Ной Гордон - Шаман Страница 91

Сара приготовила его любимый ужин: зеленые перчики и молодой кабачок, нафаршированные пряным рубленым мясом и протушенные с картофелем и морковью. Он с аппетитом поел и похвалил кулинарные способности жены.

После еды Роб уединился в кресле на крыльце. Он понимал, что никакой это был не охотник: никто не охотится так близко к жилью, да еще в такое время, когда почти ничего не видно.

Связаны ли выстрелы и тайник? Скорее всего, нет. Ведь если бы кто-то и хотел отомстить ему за укрывательство беглых рабов, он скорее бы дождался, пока он спрячет в тайнике очередного негра. Тогда глупого доктора Коула арестовали бы, а выдавший его получил бы щедрую награду за раба.

И тем не менее Роб не мог отмахнуться от крепнущего подозрения, что выстрел был предупреждением и кто-то хотел, чтобы он задумался об этом.

В небе висела полная луна — это не та ночь, чтобы бегать по полю и охотиться на людей. Сидя в кресле, глядя на луну, изучая неровные, резкие лунные тени от раскачивающихся на ветру деревьев, он согласился с тем, что настойчиво шептала ему интуиция: что сегодня он наконец получил ответ на свои письма.

Рэйчел боялась Судного дня, но любила еврейскую Пасху: восемь дней праздника Пейсах более чем компенсировали тот факт, что у других есть Рождество. На Пейсах Гайгеры оставались дома, который казался ей приютом, заполненным теплым светом. Это был праздник музыки, пения и игр, страшных библейских легенд со счастливым концом и особой пищи на седер: они ели мацу, которую доставляли из самого Чикаго, а мать пекла множество бисквитных пирожных, таких высоких и легких, что в детстве она верила отцу, когда он советовал ей внимательно наблюдать за ними, потому что тогда она увидит, как они поднимаются в воздух.

На Рош Хашана и Йом Киппур, каждую осень, семья собирала вещи после нескольких недель подготовки и отправлялась в поездку, занимавшую большую часть дня: фургоном — до Гейлсберга, затем поездом — до причала на Иллинойс-ривер, а потом — вниз по реке, пароходом, до Пеории, где жила еврейская община и стояла синагога. Хотя они приезжали в Пеорию только на две святые недели в году, они, как и все остальные члены конгрегации, платили взносы и у них в синагоге были личные, подписанные места. Во время святых дней Гайгеры всегда останавливались в доме Морриса Гольдвассера, торговца тканями, видного члена шули[10]. В мистере Гольдвассере все было крупным, включая его тело, его семью и его дом. Он отказался брать с Джейсона деньги, объяснив, что это мицва[11], ведь он дает возможность другому еврею поклоняться Богу; и настаивал, что, если Гайгеры заплатят за его гостеприимство, то лишат его благословения. Таким образом, каждый год Лилиан и Джейсон долгие недели переживали по поводу подходящего подарка, который бы продемонстрировал их благодарность за приют.

Рэйчел ненавидела все, что касалось этого праздника и портило каждую осень: приготовления, беспокойство о выборе подарка, утомительную поездку, тяжесть жизни в чужом доме в течение двух недель, боль в желудке и головокружение из-за двадцатичетырехчасового поста во время Йом Киппур.

Для ее родителей каждое посещение Пеории было возможностью вспомнить о том, кто они. С ними стремились пообщаться, потому что кузен Лилиан, Иуда Бенджамин, был избран сенатором Соединенных Штатов от Луизианы — первым еврейским членом Сената, — и все хотели поговорить о нем с Гайгерами. Они ходили в синагогу при каждом удобном случае. Лилиан обменивалась рецептами, узнавала свежие сплетни. Джей говорил с мужчинами о политике, выпивал за беседой одну-две порции шнапса, менялся сигарами. Он расписывал им Холден-Кроссинг, не жалея ярких красок, и признавался, что пытался привлечь туда других евреев, чтобы там собрался миньян[12] из десяти мужчин, давая ему возможность участвовать в коллективном богослужении. Другие мужчины относились к нему с теплотой и пониманием. Из них всех только Джей и Ральф Зейксас, родившиеся в Ньюпорте, Род-Айленд, были коренными американцами. Остальные приехали из-за границы и знали, что значит быть пионером. Тяжело, соглашались они, быть первым евреем, поселившимся в конкретной местности.

У Гольдвассеров было две пухлых дочери: Роза, на год старше Рэйчел, и Клара, на три года старше ее. Когда Рэйчел была маленькой девочкой, она любила играть в игры (в «дом», «школу» и «взрослых») с девочками Гольдвассер, но в тот год, когда Рэйчел исполнилось двенадцать, Клара вышла замуж за Гарольда Грина, шляпника. Супруги жили с родителями Клары, и когда Гайгеры приехали на святые дни, Рэйчел обнаружила, что многое изменилось. Клара больше не хотела играть во «взрослых», потому что она действительно стала взрослой, Замужней Дамой. Со своей сестрой и с Рэйчел она разговаривала мягко и снисходительно, с милым постоянством ждала своего мужа, и ей разрешали благословлять свечи на Шаббат — честь, оказываемая хозяйке дома. Но однажды ночью, когда три девушки остались в большом доме одни, они выпили виноградного вина в комнате Розы, и пятнадцатилетняя Клара Гольдвассер-Грин забыла, что она солидная дама. Она рассказала Рэйчел и своей сестре о том, каково это — быть замужем. Она раскрыла им самые священные тайны взрослого женского общества, подробно останавливаясь на восхитительных особенностях физиологии и привычек еврейских мужчин.

И Роза, и Рэйчел уже видели член, но всегда в миниатюре: у младших братьев или кузенов, у младенцев в ванне — мягкий розовый придаток, заканчивающийся обрезанной кнопкой гладкой плоти с одной-единственной дырочкой посередине, через которую мальчики писают.

Но Клара, осушая бокал за бокалом и прикрыв глаза, с озорством описывала различия между еврейскими младенцами и еврейскими мужчинами. И, подбирая язычком последние капли на ободке бокала, она описывала превращение нежной и невинной плоти, когда еврейский мужчина ложится рядом со своей женой, и то, что впоследствии между ними происходит.

Никто не завизжал от ужаса, но Роза схватила подушку и обеими руками прижала ее к лицу.

— Это часто происходит? — спросила она приглушенным из-за подушки голосом.

Очень часто, подтвердила Клара, и обязательно — на Шаббат и в религиозные праздники: Бог сообщил еврейским мужчинам, что это благословение.

— Конечно, за исключением менструации.

Рэйчел знала о менструации. Это была единственная тайна, которую мать доверила ей; с девушкой такого еще не происходило, но она не стала признаваться в этом сестрам. Однако беспокоило ее другое — соотношение размеров восставшей плоти мужчины и здравого смысла. Она нарисовала в своем воображении ужасную картину и, повинуясь инстинкту, сцепила руки на коленях.