Роберт Ши - Монах: последний зиндзя Страница 82

Танико проводила Шисуми к её хижине. Это была комната на бамбуковых сваях. К шози были приколоты листы цветной бумаги со стихами из сутр, которые Шисуми скопировала каллиграфическим почерком, отражавшим её душу танцовщицы. Сама Шисуми постарела. Её лицо было изможденным, волосы – гладкими, – она еще не побрила голову, – и края ее залатанной одежды были потертыми. Единственной ценной вещью в ее хижине был сямисен, висевший на стене.

– Ты часто играешь? – спросила Танико.

– Сырость испортила его, боюсь, – сказала Шисуми с печальной улыбкой. – Но я храню его из-за любви и искусства, с которыми он был сделан.

– Почему ты покинула Камакуру, ничего мне не сказав? – спросила Танико. – Ты бы могла остаться со мной. – Через дымку времени Танико опять увидела хрупкую, красивую, молодую женщину, которая в белых одеждах танцевала перед Хидейори.

– Я принесу несчастье любому, кто постарается защитить меня. Я носила ребенка Юкио!

Страх сжал сердце Танико, когда она задала вопрос, на который не хотела получать ответ:

– Что с твоим ребенком?

– Я не хочу об этом говорить, госпожа. Пожалуйста, простите меня.

Танико сильно сжала обе руки молодой женщины:

– Ты должна рассказать мне! Ты должна!

– Мой ребенок ничего для вас не значил, госпожа. Пожалуйста, не беспокойтесь.

– Шисуми, мой первый ребенок, моя дочь, была вырвана из моих рук и утоплена. Я беспокоюсь о детях…

Худые плечи Шисуми содрогнулись в рыданиях:

– Я сбежала из дворца сегуна, когда поняла, что подошло время. Я спряталась в пещере на берегу. Я была совсем одна, и было ужасно больно, но мой сын родился живым. Группа самураев верхом подъехала к пещере. Они, должно быть, услышали крик мальчика. Один вошел и отнял у меня ребёнка!..

На мгновенье она задохнулась в рыданиях.

– Он схватил его за лодыжки и разбил его голову о стену пещеры…

– О нет, нет! – Танико обняла Шисуми и зарыдала вместе с ней. – Ты знаешь, кто это сделал?

– Мне жаль, госпожа, я не хочу говорить вам.

– Я настаиваю, чтобы ты сказала мне, Шисуми-сан! Кем бы он ни был, я прослежу, чтобы он понёс наказание. Я не беспомощна, Шисуми. Я – жена сегуна.

Шисуми посмотрела на нее завороженным взглядом:

– Простите за то, что скажу вам, госпожа. Я обязана вам, и вы настаивали. Это был ваш муж, сегун.

Танико почувствовала, как её ударили молотком в сердце.

– Только не Хидейори, – сказала она слабым голосом. – Он не убивает детей!

Шисуми сжала руку Танико:

– Забудьте то, о чём я вам рассказала, госпожа. Если вы будете размышлять об этом, это не принесёт вам ничего хорошего. Было бы значительно лучше, если бы вы не поверили мне вовсе.

Танико покачала головой. Несмотря на потрясения и боль, которые она чувствовала, она была совершенно убеждена, что Шисуми говорила ей правду. Согамори оставил Хидейори и Юкио в живых из-за их молодости, но два мальчика выросли и уничтожили семью Такаши. Хидейори не сделает той же ошибки! Танико смахнула слезы рукавом.

– Ты была очень любезна со мной, Шисуми-сан. Никогда не вредно говорить кому-то правду.

Она проговорила с бледной молодой женщиной до того часа, когда звон колокола оповестил о заходе солнца. Потом она попрощалась с танцовщицей. Танико позвала сопровождающих, и они отнесли её в столицу. Вернувшись в свои покои в Рокухаре, она приказала отослать десять платьев из её собственного гардероба в женский монастырь, для Шисуми. Потом она занялась ларцами, содержавшими документы Хоригавы.

Бумаги Хоригавы были принесены Танико священником Кофукудзи, монастыря, который веками богато одаривала семья Сасаки. Она пока не говорила Хидейори, что бумаги попали к ней в руки. Услышав рассказ Шисуми, она теперь решила, что ничего не будет говорить ему. Сегодня вечером он встречался с военачальниками всех провинций, чтобы обсудить оборону столицы на случай нового нападения монголов. Встреча, вероятно, продлится почти до самого утра, и не похоже, чтобы он послал за ней. Танико зажгла лампу и сказала себе, что не желает быть в смятении.

Шесть кедровых шкатулок красного лака, украшенных нарисованными золотом стреловидными листьями, стояли в ряд перед ней. Она решила начать с крайней справа. Поднять один из свитков Хоригавы означало ощутить прикосновение к отравленной пище, но аромат кедра помог Танико превозмочь отвращение. Она быстро оказалась посвящена в детали жизни и деятельности Хоригавы за последние семьдесят лет. Большинство бумаг было написано на китайском, литературном языке старой знати. Танико нашла меморандумы к другим правительственным чиновникам, копии стихов, доносы от шпионов, генеалогические таблицы, перечни изречений и поощрений для вынесения на суд дворцовых дискуссий, торговые контракты, описание земель Хоригавы, его владений и гардероба. Были и угрожающие письма, написанные с предельной вежливостью, от других вельмож, которым Хоригава задолжал огромные количества риса и много тюков шелка. Было очевидно, что Хоригава глубоко увяз в долгах перед женитьбой на Танико. Неурожаи на землях, которыми он владел вдали от столицы, и щедрые приемы, которые он устраивал, чтобы выдвигать себя, требовали больших заёмов. Шима Бокуден, как она всегда подозревала, выручил князя из долгов, заручившись, в свою очередь, дружбой Сасаки и Такаши и титулованным мужем для своей третьей дочери. Письма её отца к Хоригаве были отвратительно подобострастны.

Некоторые из найденных Танико бумаг вызвали бы скандал, если бы их содержание стало известно. Ряд писем раскрывало, что Хоригава и Чжа Су-дао, канцлер китайского императора Сун, вели секретные переговоры с монголами, предавая каждый свою страну по своей собственной причине. Письма показывали, что, когда Хоригава посетил лагерь Кублай-хана и бросил её там, он действовал как посредник китайского канцлера, который хотел сдать империю Сун монголам. Одно письмо говорило Чжа Су-дао, что вместе с дарами Хоригава презентовал вождям монголов «необыкновенно опытную куртизанку из нашей столицы, красивую молодую особу. Она не заслуживает доверия и обладает плохим характером, но монгольские воины насладятся, укрощая дикое создание, о котором я писал». Танико сжала кулаки и сдержала себя от того, чтобы разорвать свиток на кусочки.

Было далеко за полночь, когда она наткнулась на настоящее сокровище. На свитке, датированном Годом Дракона, она прочла:

«Восьмой месяц, двадцать пятый день.

Боги вручили мне в руки Муратомо. После того как все головы падут, останется только Домей. Согамори будет моим оружием против Домея…»

Она развернула свиток с нетерпением, её глаза пробежали сверху вниз по колонкам букв, написанных аккуратным и довольно неразборчивым почерком Хоригавы. Дневник, подголовная книга, как и её, но более выразительная по стилю, был написан на языке Страны Восходящего Солнца, который, без сомнения, Хоригава находил более простым для выражения своих частных мыслей.