Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы - Петр Константинович Иванов Страница 65

– Перестань, противно. Чего радуешься? Безобразие, а он радуется.

– Да-с, было дело. Оптом высылали. Некогда было анализ производить. Кто в общем списке на глаза попался, того и закатывали… – A-а, вещи принесли? Ну, вали их куда-нибудь. Всё равно – разберём…

– Чёрт знает, какой беспорядок! – недовольно проговорил Теплов.

– Ну, брат, это что! Вот у нас в ночлежке был беспорядок, действительно что беспорядок. Брюки, грязное бельё, тюки разные, чемоданы на стульях, на подоконнике, на полу валяются… Горничная убирать отказалась. Дым всегда коромыслом. Ещё бы, пять человек в небольшом номере да гостей не оберёшься. – Целый день двери хлопают… То один коллега, то другой. Но ничего, далее дам принимали.

– Что ж это они у вас между брюками и тюками сидели?

– Конечно, сидели. Чем богаты, тем и рады. Зато компания весёлая… Какие литературные споры возникали – просто на удивление.

– Это ты-то спорил?

– Ну-у, я! Вот выдумал. Я больше по части опереточно-закусочной. Сварганить закусочку из ничего – вот моё призвание. Прелесть насчёт этого было. Деньги на социалистических началах: у кого есть, тот и даёт.

– Ты, конечно, ничего не давал?

– Нет, почему же… Ну, да не в этом дело. Мы, брат, если и денег ни у кого не было, умели устраиваться. Сейчас гостя за горло – раскошеливайся! Гостей ведь там сколько угодно…

– Ну, а литературные споры какие бывали?

– А это между хозяином-генералом – мы так Тестова прозвали – и тенором ди грацциа – Корольковым. Вот, я скажу тебе, тенор. «Куда вы удалились» лучше Собинова вытягивает… Так вот, Тестов у нас охлаждающее начало, положительный человек. Как только заходит речь о разных художественных произведениях, в особенности о новейших, у него всегда приговор готовый: вздор! Ницше – вздор, Андреев – вздор, Чайка – вздор. Тенор наш – человек с тончайшим вкусом, увлекающийся – сейчас на дыбы – защищать… По целым страницам из Ницше отхватывал. А генерал рассядется в кресле – ты его знаешь, толстый чёрт, – расстегнёт жилет, и только и слышно от него: «А по-моему, всё это вздор». Корольков-то раскипятится… Тут Рыбная Костомаха со своим мнением вмешиваться начнёт.

– Какая Рыбная Костомаха?

– Мы так Данилу Фирсова назвали. Он при кафедре какой-то остаётся – по рыбной специальности. Тоже об искусстве говорить любит. Любопытно, как они втроём вцепятся… Тенор в верхние ноты ударяется, Рыбная Костомаха барабанным боем бьёт, и среди этого генеральский лейтмотив всё слышится: «А по-моему, всё это вздор!..» Начинают с минора, а кончают фортиссимо… И вот как надоест мне эта самая музыка, я пущу что-нибудь вроде: «Когда я был аркадским принцем» – сейчас с тона и спадут… А потом как-то само собой на злободневные темы беседа переходит. Ну, а насчёт злободневности я большой мастер. Впрочем, иногда, коли публика посторонняя соберётся, так и философия идёт в ход. Тогда уж я шапку в охапку.

– Скажи, пожалуйста, на каком курсе Тестов?

– На пятом. Изобрёл новый курс. Записался на не-обязательные лекции. С какой стати я, говорит, так скоро университет кончать буду?..

– Как же вы занимались в этой ночлежке?

– Никак. Там это не принято. Рыбная Костомаха к знакомым или в Румянцевку уходил иногда… Ну, а остальные… Да мне ещё рано заниматься. Я всегда за месяц до экзамена начинаю…

– И как вы там могли размещаться?

– Очень просто: один на кровати, другой на диване, третий на стульях, а два на полу. Чего уж там об удобствах думать – публика вся по тем или иным причинам оставшаяся без средств к жизни. Хорошо хоть и такое место есть. Зато весело…

– Зачем же ты оттуда сбежал?

– Не вынес режима. Понимаешь ли, в девять часов утра все поднимаются. А я не привык. Как раньше двенадцати встану, так голова целый день болит. Ложусь в четыре, да и то скоро заснуть не могу, прочитать должен странички две, три. Нервы расстроены.

– Почему нервы расстроены?

Денисов вместо ответа вдруг запел из «Обозрения Москвы»: «Мюр-мюр, Мерилиз, поднесли вы нам сюрприз»[81]… Кстати, знаешь, прохожу я как-то по Кузнецкому мосту. Смотрю, идут два жантильома – пшюты-студенты[82]. У одного сигара, у другого хлыст. Останавливаются и здороваются с проходящими барышнями. Барышни спрашивают: «Вы, господа, бастуете?» Один, помахивая хлыстом, отвечает: «Мы сегодня б-э-э-а-астуем…»

Денисов так ловко изобразил пшюта, что Теплов расхохотался.

– Ну, брат, а теперь я буду одеваться.

– Куда?

– У меня положение – вечером в Международный ресторан. Кстати, не займёшь ли рубль?

– Могу.

– Ну-у? Вот это благородно. Идём, брат, вместе.

– Нет, заниматься нужно.

– Как хочешь. – Денисов, напевая какую-то модную шансонетку, начал выбрасывать всё, что у него было в корзине. Наконец нашёл манжеты и галстук… Стал переодеваться. С полчаса вертелся около зеркала, направляя на себя сзади ручное зеркальце. Долго причёсывался, пудрился и приставал в это время к Теплову: «Заметны ли его прыщики?..» В девятом часу он кончил туалет и, спев Теплову на прощанье: «Раз три богини спорить стали», – исчез.

Оставшись один, Теплов с грустью окинул взглядом комнату: в ней царствовал хаотический беспорядок. Денисов, не стесняясь, разбросал все вещи по комнате. Теплов собрал их и пихнул в корзину. На столе валялись пуховка от пудры, гребешок… Он с сердцем швырнул их на полку и раскрыл книгу…

Студенческий досуг

Однако, сколько ни старался сосредоточиться, заниматься не мог. Мысли бежали куда-то прочь… Этот Денисов не только привёл в беспорядок комнату, но развлёк и самого хозяина…

Теплову рисовались разные картины; невольно он стал сравнивать свою жизнь с жизнью Денисова, товарища ещё по гимназии. Какая была огромная разница. Теп-лов жил, как многие студенты: занимался, ходил в университет, участвовал в беспорядках – жизнь его не была богата событиями. И рядом Денисов – настоящий тип студенческой богемы. Полная бесшабашность и безалаберность во всём: в деньгах, в науке, во времени. Как только получит деньги, сейчас же прокутит в ресторане с девочками. Потом целый месяц занимает у кого попало. Редко отдаёт. Живёт у знакомых большею частью; обедает у других знакомых. Он вообще мастер сходиться с людьми. Его и товарищи любят за вечную жизнерадостность, приподнятость духа, за то, что он всегда умеет внести оживление в скучнейшее общество. С ним можно забыть, что жизнь мрачна и однообразна: кажется, что всё идёт вверх ногами, несуразно, но очень весело. Несомненно, он