Николай Энгельгардт - Граф Феникс Страница 59

Калиостро, выслушав, склонил голову и некоторое время пребывал в глубоком раздумьи. Наконец сказал:

– Не предупреждает ли Писание от этих профанских врачей? «И истратила все достояние свое на лечение у многих врачей, но не получила никакого облегчения, а пришла в еще худшее состояние». И, тем не менее, вы призвали сих «многих». Теперь вы ко мне обратились. Я лечу безвозмездно из одного человеколюбия. Золота вашего мне не нужно. Не нуждаюсь и в осмотре ребенка. Я уже говорил вам, что герметическая медицина на расстоянии лечит. Но тут особый случай. Это место наполнено темными духами, вооружившимися против больного. Славное поприще, которое его ожидает, и те удары, которые он со временем нанесет царствующему на земле злу, ополчают против него служителей тьмы. Итак, необходимо прежде всего удалить его отсюда. Если вы и княгиня желаете, чтобы я лечил младенца, то должны поручить его только моему попечению. Дитя будет перевезено мною в Петербург и должно находиться в специальном помещении. Кроме меня, никто его видеть не должен, даже родители.

– Как, мы совсем должны будем расстаться с нашим ребенком? – воскликнул князь. – Неужели даже краткие свидания с ним будут невозможны?

– Я сказал: полное удаление младенца от внешнего мира! Даже мгновенные свидания с ним кого-либо недопустимы.

– Но княгиня никогда на это не согласится! Калиостро пожал плечами.

– Вы пришли ко мне. Вы просите моей помощи. Я говорю вам, как могу помочь. Вы противитесь и недовольны. Это ваше дело.

– Такое странное и тяжелое условие! Матери совсем не видеть свое дитя! – говорил глубоко опечаленный князь.

Домашний врач, всем своим видом выражавший полнейшее смирение, заметил, что если лейб-медик Роджерсон и господа Бек и Массот совершенно не видят средств к спасению младенца, то не лучше ли согласиться на условие графа? Временная разлука родителей с их чадом лучше вечной, которая неминуема, если граф не поможет высоким искусством, в совершенствах которого уже невозможно сомневаться.

– Без княгини я ничего решить не могу! – поднимаясь, сказал Голицын. – Ее материнское сердце тут сказать должно! Необходимо будет подготовить ее и к сообщению о решении консилиума, и к вашему требованию, граф! Боюсь, что все это окончательно потрясет нежную женщину!

– Я не требую для себя ничего, князь! – возразил Калиостро. – Но для спасения больного младенца требую необходимого. Так, целая ночь и целый день уже потеряны. Поспешите же с решением. Через двадцать четыре часа я уже не смогу помочь вашему ребенку.

Князь и полковник Бауер удалились. Домашнего врача Калиостро ласково попросил остаться и побеседовать с ним.

ГЛАВА XLVI

Приготовления к отъезду

Условия Калиостро прежде всего были сообщены князю Григорию Александровичу. После длительного размышления он нашел, что нет иного выхода, как согласиться и доверить младенца магику, хуже ведь быть не может. А кто знает, может быть, тот и спасет младенца! Разбил же он стекло силой магического тока! И серебро нашел, о котором сам Степан Иванович Шешковский ничего разведать не мог. Вещь удивительная! Правда, серебро опять исчезло. Но ведь показано было. Все видели ясно. Итак, надо подготовить княгиню.

Около часа понадобилось Григорию Александровичу, князю Сергею Федоровичу и полковнику Бауеру при содействии госпожи Ковалинской, чтобы сообщить наконец Улыбочке трагический приговор докторов. И все-таки последствия были ужасны. Рыдания и обмороки продолжались около трех часов, совершенно ослабив княгиню. Зато потом сравнительно легко было уговорить ее доверить младенца Калиостро. Она ухватилась за мага, как за последнюю надежду, и вновь в него поверила. Временная разлука представлена была госпожой Ковалинской как необходимая жертва материнской любви ради спасения ребенка. Бедная женщина решилась.

Госпожа Ковалинская поддерживала княгиню в ее самоотверженности.

После уединенной молитвы Ковалинская имела беседу с графом Калиостро и пришла к непоколебимому убеждению, что тот святой человек. Вот почему она убеждала и княгиню ввериться магику, повторяя с воодушевлением:

– Отдайте вашего маленького этому святому мужу, и он исцелит и спасет его!

Мало того, госпожа Ковалинская склонна была теперь думать, что святость сообщается всем, вступившим в общение с великим человеком. И саму себя она нашла святой, духовной и чистой.

Князь Григорий Александрович поручил полковнику Бауеру передать Калиостро согласие княгини. Когда адъютант вошел в покои Калиостро, то застал там домашнего врача, внимающего наставлениям посланника Великого Кофта. С достоинством выслушав ответ, граф подробно рассказал о возвышенных духовных планах, с которыми явился в Россию. Полковник Бауер, видимо, был потрясен возвышенной речью Калиостро. Сказал, что решительно заблуждался, но теперь прозрел. Тут он протянул графу руку, крепко пожал ее, подавая другую – домашнему лекарю. Так был заключен союз между недавними врагами. Маркизы Тиферет при этом не было. Она собирала свои вещи.

Начались великие приготовления к отъезду доктора небесной медицины с больным младенцем в Петербург. Между тем князь Потемкин, призвав управителя дел господина Ковалинского, приказал немедленно приискать из домов, принадлежавших ему, Потемкину, на Невской набережной, достаточный для размещения магика. Для супруги его должны были быть специально отлично убранные покои с отдельным подъездом, особенная обслуга, девушки и камер-фрау, также лошади, экипажи, при них кучера и конюхи; чтобы ни в чем не было недостатка.

ГЛАВА XLVII

Кабалистическая роза

Чудесное видение, посетившее князя Юрия Михайловича Кориата, произвело на него глубочайшее впечатление, овладело его чувствами и воображением. Молодой секретарь искал уединения в сумрачной библиотеке и здесь целыми часами просиживал, держа в руках вещественное доказательство сверхъестественного явления – черную тафтяную розу. И когда он смотрел на нее – она оживала, лепестки начинали благоухать, и образ прекрасной жрицы Изиды, воплощенный в обольстительной жене Калиостро, рисовался мечтам юноши то улыбающийся, то скорбный, то бесконечно обольстительный и зовущий.

Тамплиер любил; любил всеми силами мечтательной души и девственной юности; любил, как только может любить сокрытый от света и его шумных развлечений и забав, сторонящийся женщин, твердый в соблюдении обетов рыцарь – схимник и теософ. А голубое небо, сияющее летнее солнце, щебет птиц, шелест листьев вместе с дальним громом и ропотом жизни обширной столицы – все проникало в сумрачное книгохранилище и находило отклик в груди мечтателя; кровь закипала и волновалась в жилах и приливала со звоном к вискам, и в страстном томлении подносил он черную розу к воспаленным, жаждавшим устам. И не могла мертвая тафта утолить эту жажду прикосновений к трепетному, горячему телу женщины.