Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы - Петр Константинович Иванов Страница 57

«Ложь, тупая ложь царит в мире… Всё бежит, кувыркается, паясничает… А я сижу и смотрю в глубь самого себя. Я самому себе подвожу итоги. Я кроме самого себя ничего не знаю, не вижу, не понимаю… О, спасите, спасите меня! Дайте что-нибудь, чтобы отогнать этот ужасный призрак глубины меня самого!..» – так пишет в письме один студент.

Но я прекрасно знаю, что пройдёт несколько времени, и этот человек создаст себе новую иллюзию… Вечный круговорот!

2. Письмо студента Z к г-же N

Позвольте сказать несколько слов о себе. «Опять о себе?» Да, о себе! «Вечно о себе!» Но ведь это скорей наказание для меня, чем удовольствие или, как вы изволите выражаться, «самовлюблённость»…

Я опишу вам один свой день…

Я получил письмо от Веры. Она должна проехать через Москву в Петербург. Вера – странная женщина… Я познакомился с ней летом. Она жила на даче в сосновом лесу, у Немана. Мы были вместе шесть недель. Потом расстались и переписывались. Её письма так же нервны, болезненны, как и она сама. От безумных излияний нежности и любви она вдруг переходит к тому, что я называю в ней «самоуязвлением». Она пишет, что у неё было много любовников, что каждое лето она меняет их, что она вовсе не любит меня, а пишет просто так, чтобы занять время. И в каждой строчке её письма сквозит ужасная боль, которая отзывается во мне, растравляет воспоминания, расстраивает нервы…

Я вспоминаю странные шесть недель, которые мы провели там, в сосновом лесу, на одинокой даче. Я вспоминаю её первое письмо с этой дачи после моего отъезда. Оно было ужасающее по тону и глубоко поэтическое по смыслу.

Вот последние строки этого письма:

«…Почему это я против воли ищу и спрашиваю ответа у лесной дороги… Там пусто! И места, и лес, всё я бросаю, – и мои мечты о призрачном счастье – всё! Завтра всему, всему конец. Дни, чудные мои, незабвенные и единственные дни прошли… Нет, я писать больше не стану. – Не могу! Прости, я должна забыть тебя – и я забуду…»

Она уезжала в Петербург, где уже шесть лет жила с одним князем, которого оставить не могла, потому что он очень любил её… Она сошлась с этим князем совсем ещё молодой, когда ему было больше сорока. Старый ловелас, холостяк, вполне использовавший холостую жизнь, влюбился в молодую девушку. Она тоже его полюбила… Он не изменял ей, но по привычке старой жизни ввёл любовницу в круг своих друзей – холостяков, легко относящихся ко всему на свете, в круг лореток. Её – чистую семнадцатилетнюю девушку!.. К ней сразу стали относиться, как к «содержанке». И самолюбие её было уязвлено глубоко, на всю жизнь… Время взяло своё – покрыло её внешним лоском весёлого, полупьяного существования. Но внутри всё осталось по-прежнему… Двусмысленность положения Вера сознаёт ежеминутно, ежесекундно. Она не забывает ни одного оскорбления, ничего не забывает, всё складывает в глубине сердца и никогда никому не говорит, как ей тяжело… И сердце у неё больное и надорванное… Вера измучилась сама и мучит других. Она мучит меня за то, что я люблю её и понял её. Старается уверить меня, что я ошибаюсь, что она дурная, очень дурная… До исступления, до бешенства Вера жестока в своём истязании и самоистязании… Только когда ей удастся довести меня до отчаяния, до нервного припадка, она вдруг превращается в страшно нежную подругу, ласкается и ласкает. А на другой день опять то же самое… Если же она заметит, что я начинаю верить её словам, её ужасным рассказам о себе – она плачет, замолкает. И уже никакие мои уверения не могут утешить её…

Вот, например, одна из её выходок. Сидим за столом. Она говорит, обращаясь к компаньонке:

«Надоело быть святошей, пора быть пьяной содержанкой…»

Эта фраза сказана для меня, который сидит около неё и который любит её…

Когда я вспоминаю Веру, мне всегда делается мучительно больно. Я рисую себе её спальню, освещённую лампадкой, и полубезумные ночи, проведённые в слезах, муках, страшных терзаниях. Я вспоминаю лес – сосновый, унылый, однообразный, – дорогу и женщину, ищущую ушедшее счастье. Вспоминаю те ночи, когда усталый, измученный я возвращался через лес домой. Картины природы – мрачные, гармонировавшие с моим настроением, красную луну в ущербе, озеро, леса тишину невыносимую… Последнюю ночь!

Два раза в эту ужасную ночь я возвращался к ней. Я плакал, ужасно плакал… Впрочем, я всегда плачу, когда люблю или, быть может, думаю, что люблю… её лицо – страдальческое лицо при свете лампадки – тоже заплакано… Она всегда сдержанна, страшно сдержанна, только голос её звучит печально, и она перестаёт «шутить» – это верный признак, что она глубоко страдает…

И в предрассветную пору я ушёл от неё в последний раз…

Опять сосновый лес. Опять унылое озеро. Предрассветный туман. Синеватый свет утра. Уходящие золотые лучи луны… Всё мелькнуло в последний раз и исчезло… Поезд… Шум… Опять Москва!..

Остался только горький, мучительный осадок… Конечно, я мог бы уехать в Петербург, перевестись туда. Но к чему? Всё равно я останусь таким же, как сейчас, неудовлетворённым… Я забывался, когда был с ней, только в минуты страдания, когда она мучила меня, а в редкие минуты, когда я был счастлив, я думал о другой женщине… Это тоже странная женщина. И о ней я должен сказать несколько слов.

Два года тому назад я искал «тропических растений». Я искал роскошную, фантастическую обстановку и женщину среди неё. Я искал красоту, окружённую красотой, грёзу, которая не имела бы ничего земного, или очень мало. И я нашёл её. Это была та, которую называют красавицей Москвы. Всегда загадочная, всегда таинственная, она ездила в роскошных экипажах – одна, и лицо её было всегда грустно… Я познакомился и был у неё. Обстановка дома, где она жила, как нельзя больше соответствовала моему желанию – в полном смысле слова фантастическая… Здесь были причудливые сочетания красок, стилей, цветов и картин. Длинная комната, где царствовала строгость античных статуй на фоне зеленоватых пустых стен, внезапно сменялась безумием роскоши Людовика XIV, где золото, бархат, причудливая мебель, тысячи изящных вещиц кричали и спорили между собой… По странно изогнутому коридору, со стен которого чудовища, озарённые красноватым отблеском светильника, глядели загадочно и страшно, посетитель