Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы - Петр Константинович Иванов Страница 54

Он не верит ни в науку, ни в товарищей, ни в кого из людей. Везде находит только отрицательные стороны.

Накануне первой сходки нового студенческого движения один товарищ зашёл к Сомову и застал его против обыкновения не лежащим, а сидящим на кровати…

– Здравствуй! – закричал Сомов радостным голосом. – Садись. Чаю хочешь? Хозяйке сейчас скажу, чтобы самовар поставила.

– Что это ты сегодня – праздник, что ли, справляешь?

– Нет, не праздник – перед новосельем дух возбуждён. Завтра отправляюсь туда, ну, а оттуда, конечно, ещё туда. Перемена декорации. Всякая, брат, перемена в жизни веселит дух. Встряхивает.

– Ты что же это – по убеждению?

– По какому такому убеждению? Это что за штука – убеждения? Это, брат, слово не из нашего лексикона – сытые люди его от сытости выдумали… Иду, потому что хочу разнообразить жизнь, потому что задыхаюсь уже от здешнего смрада. У других и цветы, и женщины, и музыка, а у меня крысы. Да и крысы-то всё одни и те же. Надоели. Завтра к другим крысам переселюсь… А в студенчество, будет тебе известно, не верю. Не верю, прямо говорю, потому что вижу одно лицемерие кругом. Вижу, что только играются дети в игрушки, кровь себе прочищают. Не верю! Не верю! – Сомов возвысил голос, и в нём зазвучала злоба. – Идут на святое дело, как говорят, а потом самое наглое, самое скверное отступничество на каждом шагу. Этот либеральнейший коллега оказывается самым распримерным земским начальником, другой доктором, грабящим больных, этот прокурором, распинающимся из-за того только, чтобы упечь ближнего, куда Макар телят не гонял, да как можно подальше, да чтобы ещё плетей всыпать побольше!.. А откуда берутся сплошные мошенники-адвокаты, наживающие огромные деньги и не брезгующие защищать отъявленного негодяя-купца, обжулившего своего пастуха на пять рублей? Как не заест совесть этого подлеца, который недавно блистательно защитил мать, пятнадцать лет детей своих истязавшую. Наблюдаю, брат, эволюцию эту уже четыре года… Когда в синей фуражке, так, небось, и идеи, и то и сё, и третье – голова выше плеч запрокинута. Я студент – борец за истину! Ого-го-го – борец за истину?!.. Ненавижу эту галдящую, кривляющуюся толпу – этих рыцарей на час! Нена-авижу! Этих дураков, которых забирают, как баранов, сажают…

– Ну, брат, ты, кажется, зарапортовался. Сам же будешь сидеть!

– И я буду сидеть! И сопротивляться не буду, потому что мне всё равно. Мне только психология любопытна. Зачем в мантию страдальцев наряжаются, а потом в прокуроры норовят пролезть или в чиновники, которых раньше поносят на чём свет стоит… Нет, я уже вот такого скорей понимаю – прямо, по крайней мере.

– Был? – «Был». – Почему не со всеми в местах злачных и покойных? – «А я, видишь ли, когда забирали, зашёл к одному знакомому на дворе университета. У него и переночевал». – Удрал, значит! И на том молодец – самостоятельность, по крайней мере, есть. Индивидуалист! Теперь все индивидуалисты, кто криво смотрит. Я, говорит, индивидуалист. Глядишь, так и есть – сзади выглядывает госпожа пакость, которую учинил названный индивидуалист…

– Слушай, это циничная безнадёжность какая-то. Разве все люди таковы? Я знаю многих хороших, – запротестовал товарищ.

– А я вижу только дурных. Ты мне скажи, жизнь где-нибудь стала лучше?

– Конечно!

– Нет! Это ты так говоришь, потому что плодами культуры пользуешься, а ты пойди поживи в подвале, тогда узнаешь, какова жизнь. Тогда потеряешь руководящую нить и не поймёшь даже самого слова: «Лучше»! Смотри из подвала на жизнь, тогда узнаешь…

Никогда Сомов не говорил так горячо и долго, как в этот вечер, накануне того дня, когда наперекор самому себе отправился на студенческую сходку.

Впрочем, Сомов остался верен себе. Выбрав где-то в отдалённом углу зала место, он лёг и попросил товарища, чтобы его разбудили, когда войдёт полиция.

И он закрыл глаза и заснул или притворился, что спит…

Декадент

1

Нервозное состояние современной души, выражающееся в погоне за какими-то новыми формами и настроениями, наблюдается и среди студенчества. Быть может, даже ярче, чем где-нибудь, благодаря исключительно благоприятным условиям.

Студент свободен от обязанностей, налагаемых семьёй, службой, определённым делом. Наука слишком слаба в своих представителях. Мало кто из современных профессоров может похвастать талантом увлекать слушателей глубиной интеллекта. Студент предоставлен самому себе. А возможность произвольно распоряжаться собой и своим временем порождает другую возможность – стихийно отдаваться настроениям.

Индивидуализму современного студента предоставлен широкий простор. Разумеется, человек человеку рознь: в других очерках мы показываем, как иногда проявляется этот студенческий индивидуализм. Теперь же будем иметь дело с психологией индивидуализма, который представляется нам в таких причудливых и странных очертаниях, как события, создавшие процесс студента Мищенко[74].

Природная экзальтированность и склонность к неврозу, разноцветная жизнь большого города с её раздражающими контрастами, утончённая культура, бередящая нервы, с другой стороны, одиночество, пустота и уныние студенческой комнаты, пустота и бесцельность самой жизни и, наконец, праздный интеллект, томящийся этой праздностью, – вот почва, на которой произрастают болезненные цветы. В человеке развивается беспокойство, его куда-то тянет, чего-то хочется. Он страдает от непонятной тоски. И начинает выдумывать иллюзии, создаёт свой особый мир, где чувства и ощущения играют первую роль. Начинается усиленная возня с самим собой. Призрачные образы вырастают до размера мировых событий, заполняют всю жизнь.

Погоня за ощущениями – характернейшая черта декадентов. Они чрезвычайно изобретательны в объектах ощущений. Как у людей с нервной организацией, в воображении и фантазии у них нет недостатка. Действительную жизнь декаденты обращают в мираж.

– Я хочу изведать «гущу жизни», – говорит один студент, заимствуя у Горького выражение, но понимая его очень своеобразно.

И он отправляется искать эту «гущу» в «таинственные и страшные» места, ходит по ночным приютам низшего разряда, кабакам. Ночует в Ляпинке. Он не входит в мелочи, не интересуется отдельными явлениями, общественной или психологической стороной их, его увлекает что-то огромное, смешанное, волнующееся.

Я чувствую везде повышенную жизненность, – восклицает он. – Я постиг самый хаос жизни… Всё вокруг кричит, вертится, стремится куда-то…

И он быстро скользит от одного впечатления к другому, почти не останавливаясь, наслаждаясь атмосферой «повышенной жизненности». От этой смены впечатлений у него всегда приподняты нервы.

– Посмотрите кругом, – говорит декадент, – не кажется ли вам, что всё полно загадок? Огромное клокочущее море тайны охватило землю. Вы и я, мы все захлёбываемся в её тёмных, густых глубинах. Смотрите, вот