Женщина-рыцарь. Самые необычные истории Средневековья - Брезгам Галинакс Страница 50

Господь подал мне знак, чтобы я остался тут навсегда. Увидев заброшенный замок на острове, я стал расспрашивать крестьян, чей он. Представьте же себе моё удивление, когда выяснилось, что владелец замка и земель на побережье – я. Оказывается, я уже давно сделался им: после смерти дальнего родственника, не имевшего прямых наследников. Лучшего пристанища для себя я не мог и желать; вступив во владение, я намеревался дожить здесь остаток своих дней.

Однако в замке уже был обитатель: вы догадались, что я говорю об Изабель. Она жила совсем одна, питаясь рыбой, которую ловила, да хлебом, что иногда давали ей сердобольные крестьяне. Откуда она пришла, кто были её родители, почему она оказалась в этом замке, – никому не было ведомо. Признаться, меня не очень-то устраивало такое соседство, но выгнать бедняжку было бы слишком жестоко.

Девочка больна: её ум слабенький, она несвязно говорит, плохо владеет правой рукой, да и передвигается неуверенно; кроме того, порой её сотрясают жестокие судороги, наподобие пляски Святого Вита. Я смог отчасти облегчить её страдания: от судорог я даю ей пить настойку из редьки, спаржи и салата, свекольный сок с мёдом, а также прикладываю к её вискам ломтики репы; для того чтобы рука Изабель лучше работала, я применяю растирания с пчелиным ядом; дабы развить речь девочки, я подолгу беседую с ней.

Я сильно привязался к этому несчастному ребёнку; убогим и больным плохо живётся в окружении сильных и здоровых: в лучшем случае, скрытое презрение, а в худшем, насмешки и издевательства сопровождают их. Редко, редко встретишь искреннее сочувствие.

– Люди злы по недомыслию и отсутствию любви, – заметил Фредегариус.

– Не стану с вами спорить, – сказал Робер. – Замечу только, что Изабель сама ушла от людского общества, чего она не сделала бы, если бы ей было хорошо с людьми. Она и меня вначале дичилась и даже старалась спрятаться при каждом моём появлении, но после привыкла, поверила мне и по-своему полюбила меня.

Милое дитя, она стала утешением и радостью моего глухого тёмного существования! Я уразумел одну непреложную истину: всемилостивый Бог так устроил наш мир, что несчастная любовь всегда является предвестником любви счастливой, – правда, счастье может прийти с неожиданной стороны.

* * *

…Да, заботы об Изабель приятны для меня, однако мне не даёт покоя тревожная мысль: что станется после моей кончины с бедной девочкой? Я не боюсь умереть, но оставить её одну, беспомощную и слабую, мне страшно, – продолжал Робер. – Я долго искал, кому бы доверить судьбу Изабель, когда я оставлю этот мир, но никак не находил, – вот почему я сказал, что вы, святой отец, посланы мне Господом. Иногда за одну ночь можно лучше узнать человека, чем за всю жизнь; мне кажется, что я давно знаком с вами. Если бы вы, ваш монастырь, пообещали бы мне позаботиться о моей Изабель, пристроить её в какую-нибудь женскую обитель или в другое место, где её не будут обижать, – я был бы вам очень признателен. Можете ли вы оказать мне эту великодушную услугу? – Робер взглянул на монаха.

– Не сомневайтесь, мессир. Мы о ней позаботимся, – голос Фредегариуса дрогнул.

– Благодарю вас, святой отец, – поклонился Робер. – В свою очередь, я хотел бы составить завещание в пользу вашей славной обители… Прошу вас, не возражайте, это от чистого сердца!.. Во-первых, я отдаю вам распятие, которое изготовлено из куска Животворящего Креста.

– О, мессир! – не в силах сдержаться, Фредегариус встал, подошёл к распятию и снова поцеловал его.

– Во-вторых, я передаю вашей обители все свои книги: в их числе есть очень редкие, вывезенные с Востока, – продолжал Робер. – В-третьих, я завещаю вашей братии этот замок, а свои родовые суверенные земли отдаю бенедиктинскому монастырю, который там расположен.

Моя духовная грамота будет составлена по надлежащей форме, скреплена печатью, а храниться станет у здешнего кюре, который, хотя несколько странен и, по-моему, склонен к мелкому колдовству, но человек добрый и порядочный. Он же известит вас о моей смерти и на первых порах возьмёт на себя заботу об Изабель. Прошу вас не медлить тогда, поскорее прибыть за бедной девочкой и утешить её, насколько возможно.

– Всё будет сделано, мессир, – заверил Робера монах. – Однако вы забыли о заупокойной мессе…

– Эх, святой отец, надо ли служить мессу по такому грешнику, как я! – воскликнул Робер. – Моя душа погублена и проклята: ей нет спасения.

– Это известно одному Богу, – горячо возразил Фредегариус. – Вы грешите против Него, совершая самосуд. С чего вы решили, что не можете молить Господа о спасении? Это большой грех, говорю вам; это бунт против Бога. Мы рабы Его, и Он волен поступать с нами, как хочет: казнить и миловать по своему усмотрению. А вы берёте на себя это право; грех, тяжёлый грех вы совершаете!

– Ну, вот, к моим грехам прибавился ещё один, – добродушно улыбнулся Робер. – Что же, моя исповедь окончена, святой отец. Простите меня, если можете.

– Я отпускаю тебе грехи, сын мой, и пусть Бог простит тебя, – отвечал монах, возложив руки на голову Робера. – Прочтите молитву. «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё…»

– «Да приидет Царствие Твоё; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…» – продолжил Робер.

Эпилог

Как говорит отец Бернард Клервоский: «Если кому-либо моя работа покажется никуда не годной или не отвечающей ожиданиям, я всё же буду удовлетворен тем, что сделал всё, что было в моих силах».

Мои записи были переданы ему в Клерво, и он изволил сказать о мессире Робере: «Вот это поистине был рыцарь без страха, защищённый со всех сторон, потому что душа его была защищена броней веры, тогда как тело защищено броней из стали. Так он был вооружен вдвойне, и не страшен ему был ни дьявол, ни человек. Не потому, что он просто не боялся смерти – нет, он даже жаждал ее. Зачем ему было бояться жизни или смерти, если жизнь для него – Христос, а смерть – благо? Радостно и с верою стоял он за Христа. Но с еще большей радостью предпочел бы он раствориться во Христе и пребывать с ним».

А затем он добавил: «А к чему стремится мирское рыцарство, точнее, эта шайка мошенников и негодяев? К чему, как не к смертному греху победителя