Черный Феникс Чернобыля - Владимир Анатольевич Ткаченко-Гильдебрандт Страница 5

пусть и условно», – шутливо завершил капитан дальнего плавания. Уже довольно долго идя вдоль Невы промозглым питерским мартом, мы оказались с Валерием Ватутиным на Воскресенской набережной перед скульптурной композицией «метафизических сфинксов» выдающегося русского художника Михаила Шемякина, посвященной памяти жертв политических репрессий. «Кстати, чуть не забыл, – оживился Ратушин, – удалось ли тебе навестить Музей художественного училища барона Штиглица, ведь основу его дальневосточного фонда прикладного искусства составила коллекция твоего двоюродного прадеда лейтенанта Евгения Гильдебрандта? К тому же, в честь него назван и один из островов в северном направлении от Корейского полуострова – напротив Даляня». «Увы, не успел, Валерий, – ответил я, – наверное, это сделаю в следующий раз». Здесь у шемякинских сфинксов мы и расстались с отставным капитаном дальнего плавания. Уже сидя в такси, мчавшем меня по Смольной набережной, мне почему-то пришло на ум стихотворение Осипа Мандельштама:

В Петрополе прозрачном мы умрем,

Где властвует над нами Прозерпина.

Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,

И каждый час нам смертная година.

Богиня моря, грозная Афина,

Сними могучий каменный шелом.

В Петрополе прозрачном мы умрем, —

Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина.

1916 г.

К чему бы это, подумалось мне. Вроде не по делу. И тут перед моими глазами пронеслась вся история корейского архиерея, рассказанная моим товарищем Валерием Ватутиным и запечатленная первым в своем исповедном письме. Прозерпина есть предел творческого безумия, ужас бурлящих дионисийского и аполлонического (аполлионового) начал, перед которыми следует вовремя остановиться. Фрэнку Киму (будущему епископу Франциску Ксаверию) это удалось, а отравленные ими Фридрих Ницше, доктор Фаустус и Виктор Пак Ван Ин ушли к Прозерпине, иными словами, в хаос распадающейся личности и помутнение рассудка. Что касается Осипа Мандельштама, то он почувствовал свою Прозерпину в грядущем катке большевистских репрессий, жертвой которых стал сам, и в последующей Блокаде Ленинграда во время Великой Отечественной войны. Сам автор репрессий И. В. Сталин всерьез относился к своему поэтическому творчеству и, со слов покойной Мариэтты Чудаковой, услышанных мной от нее лично, инспирировал нападение банды наемных убийц 12 сентября 1907 года на князя Илью Григорьевича Чавчавадзе, выдающегося деятеля грузинской культуры и классика грузинской литературы, за то, что последний осмелился раскритиковать его поэзию. Князь Илья Чавчавадзе был убит, а его жена Ольга, урожденная Гурамишвили, получив тяжелые травмы, выжила. По разным воспоминаниям, это событие привело в восторг некоторых деятелей русского символизма, в частности, Валерия Брюсова, будущего члена РКП (б), восхищавшегося убийством ради стихотворения. Вот тогда-то, еще за десять лет до рокового октября 1917 года, и вошла в нашу жизнь Прозерпина, распростершая свой губительный серп над одной шестой частью суши. Тем самым хаос и его культ оказались для нас неизбежными. Но разве стоит подобное «серьезное» отношение к поэзии, заклинающее и призывающее пресловутую Прозерпину, своих чрезвычайно трагических последствий? С такими мыслями о России и ее подспудной глубинной связи с дальневосточными культурами, отраженной в нашем архетипе и восприятии времени, уносил меня скорый поезд в столицу.

Порядок из хаоса, или Левиафан, дитя оккультных розы и креста

Посвящается 95-летию со Дня рождения выдающегося русского философа Виктора Николаевича Тростникова и его философской антиутопии «Мысли перед рассветом»

«… Море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими; там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нем» (Пс. 103, 25–26).

«В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана, змея прямо бегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское» (Ис. 27, 1)

Нечаянно прерванное заочное знакомство

Есть аромат незабываемых вечеров, очарование которого ощущать начинаешь только по прошествии многих лет, даже десятилетий. Ну это как старые коллекционные духи или двадцатилетний коньяк – благоухание оных, единожды вкусив, так и сидит в тебе, особенно если обладаешь памятью на вкусы и запахи. Сюда можно добавить, что в ту пору уже витал по Москве привкус распада СССР, в чем признаваться друг другу, однако, считалось страшной ересью. Стало быть, все делали вид, что ничего не происходит.

Итак, это было 7 июля 1989 года, когда вечером, в пятницу, памятуя о Рождестве Иоанна Предтечи, к 17.00 на квартире историка Андрея Николаевича Зелинского, ученика Льва Николаевича Гумилева, расположенной при музее академика Николая Зелинского, в двух шагах от Манежа и Кремля, собралась честная компания творческой интеллигенции разных воззрений и убеждений, от модернистов-либералов до умеренных коммунистов, националистов и патриотов-почвенников, которых с тех пор трудно даже представить сидящими за одним столом, с целью встретиться с Орестом Высотским (1913–1992), незаконнорожденным сыном великого русского поэта Николая Гумилева от актрисы театра Мейерхольда Ольги Николаевны Высотской, с которой тот познакомился в 1912 году в дачном поселке Териоки. Поэт о сыне разве что догадывался, но никогда его не видел. К тому же, он был подло схвачен большевистской властью 3 августа 1921 года и расстрелян 26 августа того же года.

Большой дубовый стол в гостиной сервировала чаем жена Андрея Николаевича – замечательная русская поэтесса Юлия Григорьевна Шишина-Зелинская (1929–2018), врач-психиатр по первому своему призванию; ей, как считается, принадлежит термин «русский космизм». Посередине стола, как унылые мачты ушедшего под воду корабля, высились две бутылки портвейна «Массандра» средней ценовой категории, купленные неподалеку в магазине «Вина России» на Тверской. Две бутылки на такое сборище действительно грустно, подумалось мне: тогда на дворе стояла горбачевская антиалкогольная кампания, начинавшая помаленьку сворачиваться. Из известных людей, кроме Андрея Зелинского и его супруги, присутствовали поэт-песенник, монархист и диссидент Николай Браун (неразлучный со своей гитарой, но здесь оказавшийся без нее), секретарь Василия Шульгина в СССР, сын поэта Николая Леопольдовича Брауна (1902–1975), ученика Гумилева, посещавшего его «Цех поэтов», популярный критик Константин Кедров, приятная дама средних лет, как выяснилось, титулованный литературовед из Киева и доктор филологических наук (фамилию ее ныне не припомню), блестящий специалист по англосаксонской литературе Елена Кешокова из Литературного института, молодая, но весьма своеобразная писательница Валерия Нарбикова со своим мужем преподавателем французской литературы Иваном Карабутенко и вдова автора «Розы Мира» Даниила Андреева Алла Александровна, в девичестве Бружес, трагически погибшая в своей квартире в Брюсовом переулке в ночь с 29 на 30 апреля 2005 года в результате отравления угарным газом.

Виктор Николаевич Тростников.

Таким автор его увидел 7 июля 1989 года