Первая мировая война. История Великой войны, которая расколола мир и привела Европу к гибели - Джон Киган Страница 48

был зоной оперативного риска, чем наступательных возможностей, поскольку оба его торца приходились на труднопроходимую местность. Карпаты – это ведь не только оборонительный вал, но и череда проходов, которые можно использовать для вылазок против неприятеля с северо-востока. В то же время в Восточной Пруссии, в целом равнинной, но с целым лабиринтом озер и густыми лесами, наступать армии будет трудно, потому что вряд ли удастся наладить надлежащую связь между подразделениями. В краю Мазурских озер, на родине веселой мазурки, преобладали маленькие поселения, изолированные от внешнего мира, а связывающие их грунтовые дороги могли замедлить продвижение воинских соединений до скорости улитки. Более того, за Мазурским краем начиналась цепь немецких крепостей, защищавших густонаселенные районы Восточной Пруссии – Торн, Грауденц и Мариенбург на берегу Вислы – и не уступавших австрийским крепостям в Кракове, Пшемысле (Перемышле) и Лемберге (Львове)[247]. Верховное командование России понимало огромное стратегическое значение польских просторов – смелое наступление отсюда на Берлин могло обернуться катастрофой, если противник сумеет скоординировать свои действия и нанести удар в тыл, перекрыв железнодорожные и все остальные дороги и получив таким образом возможности для контрнаступления. На всякий случай были разработаны две стратегии ведения войны на западе, план Г, предусматривавший наличие значительных сил в резерве, и план А – выдвижение их вперед.

По настоянию французов и руководствуясь искренним желанием помочь союзнику в борьбе против общего врага – Германии, в 1914 году Верховное командование русских выбрало план А, тем более что при любом варианте развития событий две пятых регулярной армии предполагалось сосредоточить в районе Варшавы – крупного военного центра. Отсюда легко осуществлялось стратегическое развертывание в сторону Восточной Пруссии и Карпат, и здесь же можно было получить существенное пополнение из числа мобилизованных в глубинке Российской империи[248]. Здравый смысл подсказывал, что основные силы русских, сосредоточенные на западе, должны двинуться на юг, к Карпатам, поскольку Австро-Венгрия, в отличие от Германии, могла рассчитывать на войну на одном фронте – сербскую армию в начале Первой мировой в расчет никто не принимал – и развернуть основные силы именно тут. В русском Генеральном штабе, имевшем основания предполагать, что на восточном направлении Германия не слишком сильна, думали собрать достаточные силы для наступления на границе с Восточной Пруссией, что создало бы Берлину проблемы в тылу и одновременно держало бы в напряжении австрийцев. Нельзя было сбрасывать со счетов и то, что этот самый тыл – земли восточнее Эльбы – являлся исторической родиной немецкого офицерского корпуса и оплотом всей германской землевладельческой аристократии. Наступление через Мазурский край на Кёнигсберг и другие крепости тевтонских рыцарей, от которых вела свой род немецкая знать, могло оказать на представителей германского Генерального штаба существенное психологическое воздействие.

Германия действительно сосредоточилась на Aufsmarsch – великом походе на запад – и почти ничего не оставила для защиты своего сердца – Пруссии. Согласно стратегическому плану на Восточном фронте развернулась только одна 8-я армия под командованием Максимилиана фон Притвица унд Гаффрона, «классического» прусского генерала. В ее состав входили 1, 17 и 20-й корпуса, а также 1-й резервный корпус и 1-я кавалерийская дивизия. Все они базировались в Пруссии: 1-й корпус и 1-й резервный в Кёнигсберге, гнезде Тевтонского ордена, 17-й корпус – в Данциге, 20-й – в Алленштайне. 1-я кавалерийская дивизия была приписана к Кёнигсбергу, Инстербургу и Дойч-Эйлау. Также 8-й армии были приданы разные резервные части из необученного пополнения и ландвера – приблизительно еще один корпус. Многие солдаты были рекрутами и резервистами из этой местности, поэтому не приходилось сомневаться в том, что они окажут упорное сопротивление врагу, вторгшемуся на их родные земли.

И все-таки по численности немецкие войска существенно уступали ударной группировке, которую русские собрали для операций в Восточной Пруссии, – 1 и 2-й армиям Северо-Западного фронта. В их составе было девять пехотных корпусов (у Притвица, напомним, всего четыре) и семь кавалерийских дивизий императорской гвардии (у немцев одна). Более того, командующий 1-й армией Павел Ренненкампф и командующий 2-й армией Александр Самсонов являлись ветеранами Русско-японской войны – тогда каждый из них командовал дивизией, а у Притвица боевого опыта не имелось. Подразделения русских были многочисленными – дивизии состояли из 16 батальонов, а не из 12, как у немцев, считавших, что большое скопление людей, зачастую недостаточно хорошо обученных, ведет к неоправданным потерям[249]. Вот в артиллерии, особенно тяжелой, русские противнику уступали, но снарядов у них вопреки распространенному мнению было не меньше. Правда, впоследствии стало ясно, что армии всех стран серьезно недооценили расход боеприпасов в условиях современной войны. Русские со своей нормой в 700 снарядов на пушку не слишком отличались по этому показателю от французов, сражавшихся на Марне[250]. Но нельзя не отметить и другое – военная промышленность России быстро откликалась на нужды своей армии. Снарядов она стала получать больше, но загвоздкой оказались не только боеприпасы. У русских было много кавалерийских соединений, намного больше, чем в других армиях. Это создавало дополнительные трудности для фуражной службы и стало непосильным бременем для транспортной, которая изначально сильно уступала немецкой. Затраты на кавалерию себя не оправдывали: для передислокации к месту военных действий кавалерийской дивизии численностью 4000 человек требовалось 40 железнодорожных составов – столько же, сколько для транспортировки 16 000 пехотинцев той же самой дивизии[251].

Второй проблемой, а может быть, даже и первой были кадры российской армии. Многие молодые офицеры-дворяне, желавшие сделать карьеру, после окончания военного училища стремились не проходить все необходимые ступени служебной лестницы, а сразу поступить в Академию Генерального штаба. Младшие офицеры, часто выходцы из простолюдинов, малообразованные, не имели и достаточных военных знаний. Лев Толстой в своем описании Бородинского сражения в романе «Война и мир» без обиняков говорит, что русский офицерский корпус состоял из двух классов, которые оказались бесконечно далеки друг от друга. Огромная масса командиров рот и батальонов получала приказы от немногочисленных «кабинетных начальников» – аристократов и представителей высших слоев общества[252]. Качества простых солдат из крестьян – храбрость, верность, исполнительность – очень часто компенсировали ошибки и промахи командиров, однако в столкновении с армиями тех стран, которые, в отличие от России, сумели искоренить неграмотность, русская пехота оказывалась в невыгодном положении. Поражения ее деморализовывали. Превосходство артиллерии противника угнетало солдат, и они часто сдавались в плен, особенно если чувствовали себя брошенными или преданными[253]. Призыв «За веру, царя и Отечество!» все еще поднимал их в атаку, даже безнадежную, но поражения на поле боя, как и пьянство, могли разрушить преданность полковым знаменам и иконам.

И все-таки тогда, в конце лета 1914 года, это были еще хорошие воинские соединения, в пешем строю и в седлах приближавшиеся к границам Восточной Пруссии, – владимирский, суздальский, угличский и