Последний защитник - Эндрю Тэйлор Страница 45

После обеда слуги спят. Повариха запирает дверь из судомойни на кухню. Однако над каменной раковиной есть люк. Он прикрыт деревянной крышкой, но не заперт. Люк маленький. В него не пролезет голова Пустобреха, даже если отрезать ее от туловища.

Но Феррус умный. Он сгибается, как тень. Его длинные, очень длинные руки дотягиваются до кастрюль и сковородок на другой стороне. С них можно слизывать и соскребать остатки еды.

Феррус любит воскресенья.

Когда Кэт ушла, я около часа сидел в гостиной, съежившись у камина и обсасывая, так сказать, косточки нашего разговора. Признаться, визит Кэтрин здорово выбил меня из колеи, но сейчас, когда я вспоминал подробности, это выводило меня из равновесия еще больше. Никогда прежде Кэт не выглядела такой растерянной. Я воспринимал ее сильный характер как данность, но сегодня вдруг увидел эту молодую женщину совсем с другой стороны и испугался за нее. Бедный старик Хэксби, которому Кромвели здорово заморочили голову, был в такой ситуации абсолютно бесполезен. От мужа Кэтрин помощи ждать не приходилось.

Скорее всего, человек, которого я видел рядом с Вилом на Дне смирения, устроенном Бекингемом в Уоллингфорд-хаусе, и есть Ричард Кромвель. Я был в этом почти убежден, принимая во внимание зеленые очки и неухоженную бороду. Это объясняло, почему Вил так спешил избавиться от меня. День смирения проходил 7 февраля, более пяти недель назад. Должно быть, Кромвель попал в поле зрения Бекингема еще до этого.

Я дал Кэт слово, что не выдам ее секрет. Однако чем больше я думал о ее положении, а заодно и о своем, тем более безнадежным оно казалось. Чего мы могли добиться в деле, которое затрагивало государственные интересы, а по сути, безопасность самого королевства?

Ричард Кромвель не представлял особой угрозы для властей, пока жил в безвестности в другой стране, без денег и друзей. Господин Уильямсон завел специальную папку, где отмечал все передвижения бывшего протектора, хотя сам я никогда не видел этого досье. Я слышал от одного приятеля, который работал в конторе у лорда Арлингтона, что Кромвель постоянно переезжал: из Нидерландов в Швейцарию, а затем в Италию, пока не поселился наконец в прошлом году во Франции. Я сомневался, что этого человека считали настолько опасным, чтобы за ним требовалась постоянная слежка. Пока он не сделал ничего такого, чтобы привлечь к себе внимание. Долги не позволяли ему вернуться в Англию, поскольку там на него сразу бы накинулись кредиторы.

Однако, как только Ричард Кромвель пересек Канал и вновь оказался на родине, все изменилось. Теперь его фигуру нельзя сбрасывать со счетов. Как магнит притягивает гвозди, так и сын великого Оливера Кромвеля может, помимо своей воли, притягивать всех недовольных положением дел в королевстве и объединять их вокруг себя.

Будучи секретарем господина Уильямсона, я был в курсе многих сведений, каковые он черпал из разных источников: как из донесений состоявших у него на службе шпионов и осведомителей, так и из частных писем, которые он еженедельно получал из провинций, дабы знать новости. Король и его правительство неуклонно теряли популярность. Восемь лет назад реставрацию монархии встретили с радостью, которая постепенно рассеялась. И теперь голоса недовольных звучали все громче.

Прибавьте сюда еще позорное поражение, которое мы потерпели в войне с голландцами год назад, и постоянную нехватку денег у правительства. Парламент распоряжался финансами, но, несмотря на обещания Бекингема, члены палаты лордов и палаты общин никак не могли договориться друг с другом, а также с королем и его министрами. Министры тоже постоянно ссорились между собой, что мне было известно не понаслышке: достаточно вспомнить козни лорда Арлингтона против герцога Бекингема. Распутство и расточительность Уайтхолла вызывали недовольство в Сити и по всей стране.

Если Ричард Кромвель и впрямь вернулся в Англию и находился под защитой Бекингема, последствия могли оказаться самыми непредсказуемыми. Он мог стать единственной козырной картой в колоде глупцов и жуликов. Да, его прозвали Разбитым Диком и потешались над его слабостью. Но этого человека никогда не обвиняли в казнокрадстве и продажности, и даже в его слабости были повинны обстоятельства, а не он сам.

Кроме всего прочего, он был сыном великого Оливера Кромвеля, благочестивого человека, главнокомандующего республиканской армией, заставившего Европу бояться Англию и уважать ее. Находились люди, которые помнили только это, забыв, что Оливер был еще и тираном, более беспощадным и самовластным в своем правлении, чем король, которого он заменил.

У Бекингема имелись деньги, репутация и жажда власти. Амбициозный герцог пользовался немалым влиянием, и не только при дворе. У него было много сторонников в Сити и среди протестантов, ненавидящих папистов, которые процветали в Уайтхолле. Заполучив в союзники Ричарда Кромвеля, пусть даже в качестве всего лишь номинального лидера, и обладая безудержным честолюбием, Бекингем мог пообещать английскому народу обновленную Республику. Кучка беспринципных авантюристов, полный карман золота и парочка подходящих лозунгов – этого вполне достаточно, чтобы уничтожить монархию.

И разжечь еще одну гражданскую войну.

В понедельник в нашей конторе царила какая-то странная атмосфера. Люди перешептывались по углам и отлынивали от работы.

Господин Уильямсон выглядел чрезвычайно занятым. Утром он в очередной раз послал меня в Арундел-хаус справиться о здоровье лорда Шрусбери. Я подозревал, что исключительно для проформы. Всем было известно, что графу стало лучше, но дальновидный Уильямсон явно считал, что не помешает лишний раз проявить заботу о союзнике лорда Арлингтона.

Было сухо, изредка выглядывало солнце, обещая скорую весну. Если люди Бекингема по-прежнему следили за Арундел-хаусом, то я никого из них поблизости не обнаружил. Меня впустил привратник. Я пересек двор, направляясь ко входу в апартаменты милорда, где назвал свое имя и передал пожелания скорейшего выздоровления его светлости от господина Уильямсона.

Обычно после этого спускался слуга с запиской. Однако сегодня появился господин Велд, джентльмен, с которым я прежде встречался пару раз. Как и граф Шрусбери, он был папистом. Тем не менее я испытывал симпатию к этому человеку, обладавшему изощренным умом и манерой говорить смешные вещи с невозмутимым лицом.

– Да хранит вас Бог, господин Марвуд, – приветствовал меня он, кланяясь. – Пришли проведать болящего?

– Милорд продолжает выздоравливать, я надеюсь?

– Можете посмотреть сами, сэр.

Он подвел меня к ближайшему окну, выходящему в сад между домом и рекой. Трое мужчин медленно шли рядом по посыпанной гравием дорожке. Они остановились, рассматривая одну из римских статуй лорда Арундела, которые украшали сад. Я узнал худого сутулого человека посередине.

– Это же его светлость, не так ли? – уточнил я, удивленный.

– Вы абсолютно правы.

Шрусбери