Крест и полумесяц - Мика Валтари Страница 36

искусства мои гости считали персидскую поэзию, прекраснее которой, по их мнению, не было ничего на свете; многие из них старательно переводили великие творения персов на турецкий язык. Стихосложение было для моих новых друзей таким же серьезным и достойным восхищения делом, как завоевание чужих земель или путешествие в далекие, неведомые края. Ослепленные своей страстной любовью к певучим строкам, они утверждали, что имена поэтов будут вечно сиять на золотых скрижалях памяти людской и что человечество будет помнить эти имена даже тогда, когда забудет великих полководцев и самых мудрых толкователей Корана.

Я и правда не знаю, думал ли великий визирь Ибрагим обо мне самом или о султане, когда велел мне стать покровителем дервишей и поэтов. Но судьба одарила меня дружбой с этими удивительно свободными людьми в самый подходящий момент, ибо без них я, возможно, слишком упивался бы своим высоким положением, богатством и другими внешними проявлениями успеха. И мне было очень полезно послушать ехидные замечания острословов об усыпанных драгоценными камнями поясах, об огромных тюрбанах с роскошными султанами из перьев, и о седлах, украшенных серебром и бирюзой. Дивный цветок в саду или яркая рыбка, резвящаяся в прозрачной воде пруда, восхищали поэтов так, что у них захватывало дух, и приводили в не меньший восторг, чем алмаз величиной с орех. А когда я попытался объяснить, что алмаз ценится не только за красоту, поэт Баки, нередко забывавший и об омовении, и об намазе, прикрыл полой халата свои запыленные ноги и сказал:

— Человек не владеет ничем. Скорее, наоборот — вещи владеют человеком. Единственная настоящая ценность алмаза — это его красота, а красивые вещи могут превратить человека в своего раба с той же легкостью, что и вещи безобразные. А потому куда мудрее любить девушку, щеки которой подобны лепесткам тюльпана, — но восхищаться ею издали, ибо обладание такой пери[28] может сделать мужчину ее рабом, а потеря свободы — это медленная смерть.

Джулия не могла понять, что приятного нахожу я в обществе этих людей со скверной репутацией. А я со временем так сблизился с несколькими острословами, что мог считать их своими друзьями. Жена же моя часто сутками не возвращалась из сераля, и я никогда не спрашивал се, что она там делает. Без се ведома я подготовил все к тому дню, когда султан и великий визирь, одевшись, как простые горожане, пожелают заглянуть ко мне, чтобы провести вечер в компании шутников и рифмоплетов, как это нередко бывало раньше в доме господина Гритти.

Шло время — и вот султан погрузился в меланхолию, которая порой накатывала на него.

Великий визирь сразу известил меня об этом, как мы и договорились. Поэтому я ничуть не удивился, когда поздним вечером услышал стук в дверь. Прикрывая лица полами халатов, в дом мой вошли двое мужчин; они были слегка навеселе и тут же принялись вдохновенно читать стихи встретившему их слуге.

Людей этих сопровождало, разумеется, несколько стражников, которые вместе с тремя немыми рабами остались во дворе. Я понял, что это — знак наивысшего доверия великого визиря, и проводил своих гостей в комнату, где они уселись в сторонке, чтобы насладиться нежными звуками персидской поэзии.

Все остальные сразу сообразили, что нас посетили отнюдь не простые смертные; однако весельчаки делали вид, что не узнают султана. По его просьбе они обращались к нему как к поэту Мухубу и настаивали, чтобы он прочел им свои стихи.

Чуть поколебавшись, султан дал себя уговорить, вытащил свиток исписанной от руки бумаги и начал звучным голосом читать свою поэму. Руки у него дрожали, и видно было, как он боится насмешек самых блестящих знатоков поэзии в Стамбуле. Но они подняли кубки и выпили за поэта Мухуба, и тогда землистое лицо султана озарилось счастливой улыбкой.

Великий визирь, опьянев от смеха и вина, потянулся за скрипкой, и вскоре по дому поплыли дивные звуки чарующей музыки.

Не буду больше рассказывать о той ночи. Все было прекрасно, а когда гости слишком уж напились, Ибрагим снова взял в руки скрипку, чтобы успокоить расшумевшихся острословов своей волшебной игрой.

Все веселились от души, и когда звезды начали тускнеть на небосклоне, мы вытащили в сад поэта Мурада, уснувшего пьяным сном, и бросили бедолагу в фонтан, чтобы он там протрезвел.

Тут проснулся и мой слуга-индус, ухаживавший за рыбками, и принялся в ярости швырять в нас камни и осыпать проклятиями, выгоняя из сада. И мы удирали со всех ног, путаясь в цветах и теряя туфли. А поэт Мухуб даже лишился тюрбана и, глядя на всю эту суматоху, хохотал до слез.

На рассвете немые рабы забеспокоились, не случилось ли чего с их господином, и заколотили в дверь. Вид этих темнокожих великанов подействовал на нас, словно ушат холодной воды. Мы мгновенно протрезвели.

Еще не отдышавшись после беготни по саду, поэт Мухуб в халате, запачканном землей, уселся в скромные носилки и с трудом уговорил великого визиря занять место рядом с ним, после чего оба они покинули мой дом, веселые и довольные.

7

Султан Сулейман побывал у меня в гостях десять раз. В моем доме он встречался не только с поэтами и мудрыми дервишами, но и с капитанами французских и венецианских кораблей, а также с учеными авантюристами, большинство из которых и понятия не имело, с кем они говорят.

В обществе чужеземцев и неверных султан тихо держался в тени, внимательно слушая их рассказы и время от времени задавая вопросы о положении в западных землях.

Так я довольно неплохо узнал султана Сулеймана, которого в христианских странах уже начали называть Великолепным, хотя его собственные подданные предпочитали именовать его Законодателем. Но — нет пророка в своем отечестве! И чем больше узнавал я султана, тем быстрее тускнел тот нимб, который окружал его когда-то в моих глазах.

Меланхолия, в которую нередко погружался султан, надолго превращала его в тяжелого, скучного, необщительного человека. Благородная фигура великого визиря Ибрагима казалась по сравнению с султаном все более и более значительной. При всех своих недостатках Ибрагим по-прежнему был человеком среди людей, султан же словно окружал себя незримой стеной и вечно замыкался в своем одиночестве, точно считал, что далек от ближних своих, как небо от земли.

Мое положение наперсника великого визиря было очень и очень странным. Обычно я навещал его лишь после наступления темноты; чтобы замести следы, я пробирался во дворец то через заднюю дверь, то через вход для слуг. Но в серале