Павел Комарницкий - Время терпеливых (Мария Ростовская) Страница 24

— Хорошо сработано, Радослав! — обратился князь к подъехавшему всаднику в воронёных пластинчатых латах. Идея была его — боярин Радослав придумал устроить эту засаду, уложив наземь пеших воинов и накрыв сверху рядном, а поверх ещё насыпать палых листьев.

— Стараемся, княже, — весело ответил боярин, и они рассмеялись.

— Ну вот, теперь можно и на встречу с Даниилом Романовичем идти. Совсем теперь другой у нас разговор пойдёт…

…

— Ну, Мариша… Ну и батюшка твой…

Князь Василько держал двумя руками мелко исписанный листок тончайшей бумаги — материала весьма редкого на Руси в те времена. Бумага была сильно смята — отправитель скатал послание в шарик, чтобы гонец в случае опасности мог его проглотить.

— Что там, Василько? — Мария подошла, заглянула через плечо мужа. — Чего пишут такое?

— Ну и хват батюшка твой, ох и хват! — Василько глядел на Марию весёлыми глазами. — Представляешь, что удумал… Выбил из Киева князя Даниила Романовича, да так, что тот кругом виноват остался… В сговоре с половецким разбойным ханом Кончаком уличил, и послухов [cвидетелей] тому представил — да не кого-нибудь, именитых бояр киевских! Ну, и не встали за князя Даниила киевляне, и остался он с одной дружиной своей… Да сам-то не стал садиться на киевский стол батюшка твой, а отдал его Изяславу Владимировичу. По справедливости всё, как будто и не нужен ему Киев нисколько! Чистый радетель за справедливость. А Изяслав-то Владимирович, всем известно, токмо что сапоги с Михаила Всеволодовича не стаскивает — в долгах, как в шелках.

— Да, батюшка, он может так-то, — засмеялась Мария.

— Да это ещё не всё, Мариша, — засмеялся князь Василько. — Дальше-то круче… Даниила Романовича он истрепал под Киевом, как вон наша Ирина Львовна мышь — насмерть не придушил, а прыть унял, еле ползает… И предложил ему на княжение Перемышль, а сам в его Галиче князем сядет…

— А в Чернигове кого оставит? Неуж Ростишу?

— Именно так. Великий князь Черниговский Ростислав Михайлович, прошу любить и жаловать!

Они расхохотались.

— Ростиша-то уж раз побывал князем в Новгороде…

— Ну, когда это было! Время идёт, Мариша, уж не тот сопляк он беспортошный, братец твой. И я ведь в его-то годы не лучше был, а стоит Ростов, и ничего… Да и в Чернигове боярин Фёдор есть, он один целой думы стоит!

Князь Василько снова скатал бумажку в шарик, задумался.

— Шаг за шагом идёт батюшка твой к мечте своей, Мариша — объединить всю Русь в государство единое. Гляди, как выходит — Киев по сути его, Чернигов тож, Новгород-Северский под его рукой ходит… Теперь и Галицкая земля. Да и князю Даниилу теперь деваться некуда, кроме как за батюшку твоего держаться — Перемышль-то на самой границе польских земель стоит. Всю южную Русь собрал.

Василько вдруг хмыкнул.

— А ежели ещё и Ростов Великий учесть…

Мария встретилась с мужем взглядом — в глазах князя Василько плясали смешинки.

— Но тут прогадал князь Михаил Всеволодович, ох, прогадал. За тебя, Мариша, и Византийской империи маловато будет.

Они расхохотались, и вдруг князь Василько резко погрустнел.

— Да, Мариша. Что-то было бы сейчас, не случись того несчастья с Фёдором Ярославичем… Мариша? Что с тобой, Мариша?!

Князь Василько подхватил жену, внезапно побледневшую, усадил на лавку.

— Где больно, Мариша? Где болит?

Мария облизала разом пересохшие губы, улыбнулась.

— Нигде не болит. Хорошо мне. Правда, правда.

— Уф! — князь тяжело сел на лавку рядом. — Напугала ты меня. Правда всё хорошо, Мариша? Токмо не лги!

— Зачем мне лгать, муж мой? — улыбнулась Мария. — Всё хорошо, даже более того. Прямо тебе сказать, или уже сам догадался?

— Нет… Погоди… — Василько смотрел на жену, и в глазах его последовательно проплывали: недоумение, изумление и наконец, дикая радость — А? — он тронул живот Марии.

— Ага — засмеялась Мария — Ой, пусти! Ну задавишь ведь, Василько!..

…

— …Что пишут-то, княже? Почитал бы мне вслух…

Княгиня Феофания дышала тяжело, трудно. Боль, вчера ещё возникшая в животе справа, сегодня разлилась по всему нутру, палила огнём. Михаил отстранил девку-сиделку, сам поднёс к губам жены чашу с травяным отваром.

— Почитай, Михась — вновь попросила Феофания, морщась от боли. Князь вздрогнул — жена называла его так очень редко.

— Мария вот пишет, скоро внук у нас с тобой будет, — улыбнулся Михаил. — Или внучка, может.

— У тебя, княже, — Феофания слабо улыбнулась, и тут же сморщилась от нестерпимой боли. — У тебя внук… Жалко… Понянчить бы мне хоть малость…

…

— Что пишет батюшка-то, Василько?

Мария сидела на лавке, вязала распашонку. Могла бы и не вязать, конечно — княгиня всё-таки, нашлось бы, кому вязать… Но Мария почему-то хотела, чтобы на её малыше были вещи, связанные её рукой. И потом, вязание здорово успокаивало…

Василько Константинович читал грамоту, переданную ему гонцом, и рука его сильно дрожала. Князь поднял на Марию отчаянные глаза…

— Что? — у Марии всё внутри похолодело. — Что такое, Василько?

— Матушка твоя умерла, Мариша, — тихо ответил князь.

— Как? — Мария выронила вязанье. — Нет. Нет! Не-е-ет!!!

— Ну что ты, ну что ты, Мариша, — князь гладил и гладил рыдающую жену, целуя куда попало. — Ну что ты, Мариша…

…

Ворота женской обители Суздальского монастыря были сделаны на совесть — из дубовых плах толщиной в ладонь, сбитых крест-накрест, на тяжёлых железных петлях. А сама обитель была маленькой, неприметной даже. Стояла на лесной поляне, возделанной под огород, и родник, бивший на краю поляны, был обложен камнем и обихожен.

Они сидели на врытой в землю скамеечке возле родника, под сенью кудрявой берёзы, едва подёрнутой свежей зеленью. Еле слышно журчал ключ, в ямке на дне плясали песчинки.

— Ну как живёшь ты, Филя?

— Не Филя я больше, Мариша. Евфросинья я теперь.

Сестра сидела на скамейке, сложив руки на коленях тёмного монашеского одеяния, оставлявшего открытым только лицо. Оно стало ещё тоньше, прозрачнее как бы даже, и глаза стали строже. Вот только ресницы всё те же — чудные ресницы, мохнатые, длины непомерной…

И фигура сестры Евфросиньи стала ещё тоньше, суше. Уже не распирали платье тугие девичьи груди.

— Как все сёстры живут, так и я — чуть улыбнулась сестра — Как все тут.

Она перевела взгляд на туго округлившийся живот Марии.

— Когда будешь?..

— Два месяца осталось. Боюсь я чего-то, Филя — вырвалось у Марии — Вот помолиться у вас хочу.

— Это можно — вновь чуть улыбнулась Евфросинья — Ты привыкай меня по новому-то звать, Маришка…