Звери рейха. Образы животных и немецкая пропаганда - Ян Монхаупт Страница 23

После череды распоряжений, систематически вытеснявших евреев из общественной жизни и запретивших им покидать страну, этот приказ означает очередное коренное изменение в прежней повседневной жизни, от которой скоро ничего не останется. Из-за отчуждения собственности и принудительного переезда в «еврейские дома» частная жизнь и без того вряд ли возможна. Запрет на содержание домашних животных – это целенаправленное наступление на одно из последних оставшихся прибежищ. «Возможно, домашние животные не играли никакой политической роли, – рассуждает живущая в Берлине очевидица о тех временах, – но для многих это было единственное живое существо, которое радостно встречало дома, когда они возвращались после принудительной работы»[391]. Если еще и домашние животные исчезнут и умолкнут знакомые звуки, будь то царапанье когтей на кожаном диване или топоток лап по деревянному полу, то родной дом утратит свое значение.

Некоторые просто отказываются отдавать животных, как, например, семья 20-летней Герты Хёкстер из Нюрнберга. Даже спустя два года после вступления запрета в силу они продолжают держать обоих котов, подвергаясь постоянной опасности быть пойманными. Когда летом 1944 года к ним нагрянуло гестапо, Герта Хёкстер успевает запихнуть котов в гардероб. К счастью, животные не издают ни звука, так что полицейский их не замечает[392].

В то же время во всех оккупированных восточных областях депортируют людей, в частности в румынском городе Карей на границе с Венгрией. Когда в 1944 году евреев Карея отвозят в лагерь смерти Аушвиц-Биркенау (ныне Освенцим), в местной газете публикуют обращение, в котором призывают городское население приютить у себя собак и кошек, оставленных в гетто [393].

Объект ненависти и «животное-господин»

Хотя подобные истории наглядно демонстрируют прежде всего человеконенавистничество нацистов, «приличное отношение к животному», как однажды сформулировал Генрих Гиммлер, непременно относится к их грубому представлению о себе[394]. Национал-социалисты хвалятся любовью к животным и передовыми законами об охране окружающей среды и животных, снискавшими им в середине 30-х годов международное признание. В отличие от Франции и Великобритании, где на первом плане стоят преимущественно права домашних и сельскохозяйственных животных, новые законы рейха впервые включают и диких животных [395]. Однако перед законом далеко не все животные равны, что отчетливо заметно в случае с кошками.

С марта 1936 года специальное распоряжение об охране природы разрешает каждому владельцу ловить на своем земельном участке кошек и передавать их в руки местной полиции. Если владелец кошки в течение трех дней не объявится, полиция вправе ее убить. Если кошку более двух раз за год поймают в чужом саду, ее, согласно официальной формулировке, «необходимо обезвредить»[396]. Кроме того, с 1934 года охотники имеют право застрелить любую кошку, находящуюся дальше «200 метров от ближайшего жилого дома»[397].

Один из ярых охотников за кошками – Вилл Веспер. Писателя и журналиста считают «одним из самых гнусных нацистских дураков» – определение из письма Томаса Манна другу, писателю Герману Гессе[398]. Когда Веспер не сочиняет стихов о фюрере и сказки о животных или не травит в нацистском журнале «Новая литература» (Die Neue Literatur) якобы еврейских авторов и издателей, например Гессе, он бродит с собакой по просторному парку своего поместья Триангел под Гифхорном и стреляет из дробовика во всех найденных кошек, чтобы они не разоряли гнезда певчих птиц [399]. Но для него важна не только защита птиц. В глазах Веспера кошки – чужая, ненадежная порода с Востока [400]. Кошкам, в отличие от собак, невозможно привить «человеческие качества», вбивает он в голову своему маленькому сыну Бернварду. Они чисто городские животные: коварные, лживые и асоциальные, просто-напросто «евреи среди животных»[401].

На примере кошки видно, насколько своевольно толкуется якобы систематичная идеология нацизма его поборниками, ведь и среди сторонников режима много любителей кошек. Многие из них пытаются улучшить отрицательный образ кошки: ее стремление к свободе и предполагаемую неприручаемость они истолковывают как доказательство, что кошка – это «животное-господин», потому что она никому не подчиняется [402]. Сторонник расовой гигиены и первый президент Немецкого футбольного союза Фердинанд Хюппе еще в 1931 году восхвалял кошку из-за ее любви к мышам и крысам как «нашего помощника по гигиене и сохранению здоровья нации» и сетовал, что «ни в одной культурной стране с ней не обращаются так жестоко и гнусно и не преследуют, как в Германии»[403].

Таких же взглядов придерживается и Фридрих Швангарт. Зоолог и зоопсихолог считает ненависть к кошкам «характерной чертой широких слоев населения Германии», как он пишет в своей книге «О праве кошки» (Vom Recht der Katze) в 1937 году. Швангарт – знаток кошек. В конце 20-х годов он составил первое унифицированное описание различных пород длинношерстных кошек, из-за чего получил прозвище Кот Швангарт. Но поскольку Швангарт придерживался антифашистских взглядов, в 1933 году он был вынужден оставить место внештатного профессора в Дрезденском техническом университете[404]. Однако он продолжает критиковать обращение нацистов с кошками. В их отношении Швангарт видит вопиющее противоречие с их «в остальном высокоразвитой охраной и гуманным содержанием животных». В то время как альпийских козлов, зубров и бобров нацисты ставят под охрану и прикладывают все усилия к воскрешению тура, истребленного несколько веков назад, местные кошки оказываются в чрезвычайном положении [405]. Против существующих предрассудков Швангарт пытается бороться на бумаге. Зоолог пишет, что кошка не является никоим образом лживой или «неприветливым отшельником», совсем наоборот: «В особенности кошка – это домашний питомец бедняков, физически и душевно ущербных, часто их последняя отрада»[406].

Тем хуже, когда и это последнее счастье оказывается под угрозой, как в случае с супружеской четой Клемпереров и их котом Мужелем. От мысли, что придется усыпить животное, Виктору Клемпереру становится тошно. Но больше всего он беспокоится о жене. «Для Евы он всегда был опорой и утешением. У нее останется куда меньше сил сопротивляться, чем прежде»[407]. Именно сейчас, когда Виктор еще больше нуждается в ней.

«У тебя хотя бы осталась работа, – бросает она ему, полная гнева и скорби, – у меня же отняли всё»[408]. Он даже не может обидеться на Еву. Из-за Виктора она оставила работу пианистки. Вместо того чтобы писать музыку, она печатает его статьи и рукописи и вносит правки. Что Мужель для нее, то значит Ева для него, и даже больше: исключительно ей Виктор обязан тем, что он вообще остался здесь, а не был давно депортирован, как многие их друзья, знакомые и