История улиц Москвы. От Неглинной до Басманной - Никита Денисович Здоровенин Страница 11

А вот на rive gauche, левом берегу Никитской, было гораздо престижнее. Там располагался Ямской двор – что-то вроде первого правительства Москвы. Они вершили суд среди жителей тех самых черных сотен и слобод, регистрировали права собственности на дворы, содержали тюрьмы и хоронили неопознанные трупы. Также они следили за пожарной безопасностью и в случае, если что-то все же загоралось, высылали на место происшествия стрельцов, которые зачастую не могли ничего потушить, а могли лишь не дать огню распространиться – для этого они топорами рубили все деревянное вокруг очага возгорания. Ну и последнее по порядку, но не по важности: Ямской двор собирал деньги. Мостовые деньги – для мощения улиц, решетчатые деньги – для содержания городской охраны. Решетчатые деньги так назывались действительно из-за решеток, которые были на улицах: их запирали на ночь, а за их охраной следили специально нанятые сторожа, у каждого из которых был свой квартал, за который такой сторож был ответственен. На содержание всего этого требовались средства. Чуть позже, когда ямские дворы уже переименовали в земские приказы, на площади перед ними всегда можно было найти вполне официально работавших людей, которые за плату помогали составить письменные документы, – что-то вроде современного МФЦ.

При Иване Грозном, когда Москву поделили на опричнину и земщину, Никитская вновь стала границей. Справа – земщина, слева – «Государева светлость Опричнина», личный удел царя, в которой исполняла волю Ивана Грозного его личная гвардия. Интересно, что номинально страна в этот момент как будто бы поделилась на две отдельных. В опричнине царем был Иван Грозный, а в остальной части Руси, земщине, правил земский царь Симеон Бекбулатович. Того, по настоянию Ивана Грозного, целый год даже именовали «великим князем всея Руси». Все было устроено серьезно. Иван Грозный лично посадил Симеона Бекбулатовича царем, венчал его царским венцом. Себя же повелел называть Иваном Московским, переехал из Кремля на Петровку и катался по Москве как простой боярин. К Симеону обращался по всем правилам: «Государю великому князю Семиону Бекбулатовичю всеа Руси Иванец Васильев с своими детишками, с Ыванцем до с Федорцом, челом бьют». Но это была только игра, де-факто Иван Грозный, конечно, никакому Симеону бразды правления добровольно бы не отдал.

Зачем было устроено такое «театральное представление», до сих пор ломают голову историки. Возможно, чтобы совершить какие-то непопулярные политические шаги, например отобрать у церкви земли, а потом заступиться за духовенство, забрать их обратно у «нового царя», правда не все, а оставив государству сколько нужно. Кстати, эта игра потом создавала проблемы. В Смутное время Симеон Бекбулатович был еще жив и некоторые бояре были готовы присягнуть ему. Поэтому придумали специальную формулировку. Когда бояре целовали крест Борису Годунову, каждый должен был в числе прочего сказать: «Царя Симеона Бекбулатовича и его детей и иного никого на Московское царство не хотети видети…» Симеона в итоге сослали в Тверь, постригли в иноки, сослали на Соловки, но снова перевели в Москву, где он умер. А захоронили его на месте нынешнего Дворца культуры ЗИЛ.

Вот тут, на Никитской, где была граница между владениями «Ивана Московского» и «земского царя» Симеона, со стороны Ивана располагалась Кисловская слобода (рядом остались до сих пор Кисловские переулки). Ее жители, кислошники, поставляли к царскому двору кислую капусту, огурчики, квас и прочие квашеные и засоленные продукты. До изобретения консервирования или холодильников тогда оставалось еще несколько веков, поэтому кислые и засоленные продукты были тем немногим, чем можно было питаться зимой. Здесь же рядом селились специальные патриаршие кислошники. Они поставляли все то же самое, только патриарху. Чуть позже часть этой слободы отдали приказу Царицыной мастерской палаты, и здесь, между квашеной капустой и солеными огурчиками, поселились царицыны швеи, постельницы и кормилицы. Рядом была еще огромная Поварская слобода, где готовили блинчики, пекли хлеба и жили повара царя.

Но это все в прошлом, от тех времен остались только названия улиц да переулков. Сейчас Никитская – улица гедонизма, вечеринок, гастрономических изысков, музыки и прелестной архитектуры. Одна из моих любимых построек – здание подстанции метрополитена, построенное в 1930-е годы на месте Никитского женского монастыря, того самого, в честь которого улица получила свое название. От него сейчас остались разве что корпус да кусочек стены. В здании подстанции уже чувствуется близкая кристаллизация сталинского ампира и превращение его в шаблон и клише. Но пока еще сквозь напускную строгость просачивается смелость и яркость мысли архитектора Фридмана. Чего стоят одни колонны, напоминающие буферы, соединяющие вагоны метро. Интересный прием, ставший на короткое время неожиданно модным, – стена из кружочков. Это отсылка к древнеримской гробнице пекаря Эврисака. В ней кружочки, как считается, имитируют дырочки в амбарах, которые делали для проветривания зерна. А здесь, на здании РГБ со стороны двора и на павильоне метро Чистые пруды, – это чисто декоративный элемент. Вскоре после постройки по Москве поползла байка: мол, один из барельефов, изображающий метростроевцев, на самом деле маскирует в себе будораживший умы и сердца москвичей любовный треугольник Лили Брик, Маяковского и Осипа Брика. Но это хоть и красивая – лишь байка.

В самом конце древней части Никитской, упиравшейся в Никитские ворота Белого города, – здание ТАСС. Впервые о новом московского домике для Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС), пусть и основанного еще в 1904 году в Петербурге, заговорили в 1930-е. Тогда Илья Голосов, автор восхитительного Дома культуры имени Зуева на Белорусской, предложил проект 20-этажного небоскреба. Над идеей подумали и почему-то отвергли. Тридцатью годами позже к идее вернулись. Небоскреб вырос еще на 5–6 этажей и обзавелся лифтами, кондиционерами, столовой для сотрудников и бегущей инфострокой на крыше. Буквы, конечно, должны были быть в рост добротного школьника – полутораметровой высоты. Кто-то посмотрел на небоскреб, на историческую застройку Москвы в районе Никитской и приказал поделить небоскреб на два. Остались 13 этажей. Стали строить и уже во время стройки внезапно поменяли идею – и 13-этажка стала 9-этажкой. А выглядит еще компактнее – огромные двухэтажные «оконные» (телевизионные?) рамы скрывают в два раза больше этажей, чем кажется, – не четыре, а целых восемь. Девятый этаж хитро спрятался между вторым и четвертым. Зато выглядит кубик ТАСС благодаря такому приему как огромная избушка без двускатной крыши и конька наверху. Однако – с бегущей строкой, благоразумно переместившейся с крыши на уровень третьего этажа. Автором стал архитектор восхитившего некогда Хрущева и финского модерниста Алвара Аалто Дворца пионеров на Воробьевых горах – Виктор Егерев. На связь ТАСС со всем миром намекает глобус перед парадным входом. А казалось бы, еще недавно тут для царя капусту квасили.

Тверская улица