Судьба и случай. Стихи из разных книг - Татьяна Витальевна Кузовлева Страница 8

Чуть не плача, затаив дыханье,

Слушает стихи его жена.

В этих строчках – боль её и счастье,

Над чужой насмешкой торжество.

Что же, что печатали не часто?

Но она-то верила в него!

А стихи и вправду ярким светом

Вспыхивали, громки и тихи…

Если любит женщина поэта,

Ах, какие пишет он стихи! —

Пишет – словно в дали поднебесной

Чертит словом серебристый след,

Обойдённый славой, неизвестный,

Может, Божьей милостью поэт…

Колизей

Две тыщи лет…

Ладонью на лице я

Вдруг ощутила пыль минувших гроз.

Я видела: в руинах Колизея,

Как чья-то память, спал бездомный пёс.

В нём было что-то горькое до дрожи,

В полуприкрытых вечностью зрачках.

И ласточка вилась над бывшей ложей,

Не в силах плач преодолеть в веках.

У времени – таинственная сила.

В нём нас влечёт неукротимый бес

Познать бездомность около могилы,

Познать бездонность около небес.

Оно своим дыханьем раздвоило

То, что само свело в сосуд один:

Я – та, что над руинами парила.

Я – та, что цепенела меж руин.

«Я люблю эту пасмурность мая…»

Я люблю эту пасмурность мая,

Когда холодом воздух прошит,

Когда пласт чернозёма ломая,

Лемех дело мужское вершит;

Когда хриплое карканье будит

Белоствольную нежность берёз,

Когда сердце стучит: будь что будет,

И не верит, что будет всерьёз;

Когда в грунт ударяясь с размаха,

Дождь уходит в слепую гульбу,

И строка, цепенея от страха,

На бумагу выводит судьбу.

Посмотри: тонкий прутик сжимая,

У твоих позабытый дверей,

Я вхожу в эту пасмурность мая

Не отброшенной тенью твоей

«То клевером засохшим, то крапивой…»

То клевером засохшим, то крапивой,

То колосом надломленным овса,

То голосом охрипшей ивы,

Не растерявшей веры в чудеса, —

Мне пишет осень. Лёгкие конверты

Ложатся утром у моих дверей.

На них темнеют поцелуи ветра,

По ним гуляют запахи зверей.

К ним прилепились беличьи ворсинки,

Семян цветочных запоздалый пух.

Я их читаю быстро, без запинки,

Не шевеля губами и не вслух.

Так павший лист ещё живёт и дышит.

Так строки оглушают в тишине.

… Ты спрашиваешь, кто мне письма пишет.

Мне пишешь ты. И осень пишет мне.

«В этом доме сменяются гости…»

А.П.

В этом доме сменяются гости, как карты игральные,

И радушен хозяин, и ласков породистый пёс.

И стоят за окном кипарисы, как стражи печальные.

И внезапные ливни февраль пробивают насквозь.

И когда над каньоном лукаво луна затуманится

И любая травинка к ней в полный потянется рост,

Моё сердце не выдержит и безнадёжно обманется

И меж былью и небылью выстроит призрачный мост.

И ресницы сомкнув, я пройду по нему, словно зрячая,

Позабыв, что опоры не будет под ним ни одной.

Мне бы лучше проснуться – и сон этот переиначу я.

Мне бы лучше вернуться, – да нет ничего за спиной

«Дышит Хельсинки в мае…»

А. П.

Дышит Хельсинки в мае

               клубникой, сиренью и рыбой.

Я крошу каблуки

               о брусчатку его и асфальт.

Здесь в фундамент вросли

               ледниковые грубые глыбы

И к домам подступают вплотную

               гранит и базальт.

Чтобы к морю сойти,

               мне не надо расспросов и планов —

Потому что все спуски

               выводят к балтийской волне.

И когда я иду,

               белоснежная пара бакланов

Прижимает к дороге ветра —

прямо по́д ноги мне.

И заходит опять на вираж над плечами моими,

Охраняя меня,

               пока в гавани ветер не стих.

Я зачем-то сегодня

               подбросила им твоё имя,

И его подхватил

               самый быстрый и ловкий из них.

И когда ты проснёшься

               и к небу потянешься взглядом,

И щека твоя будет

               Ещё от подушки тепла,

Ты услышишь внезапно,

               как кто-то позвал тебя рядом —

Тем же именем кратким,

               каким я тебя назвала.

«В это лето, спалившее зноем столицу…»

А. П.

В это лето, спалившее зноем столицу,

Когда обморочны даже краткие сны,

Мне тебя не хватает, как воздуха – птице,

И как рыбе – прохладной речной глубины.

Это лето влечёт меня неодолимо

Вглубь Петровского парка, где дышит земля,

Где меды источают столетние липы

И где пухом любви изошли тополя.

Но и там моей муке не будет предела —

Бессловесно, безвестно, бесслёзно сгорю

И всё то, что сказать я тебе не успела,

Я тебе никогда уже не повторю.

Но однажды вернусь твоей тенью слепою,

Может быть, задержусь ненадолго в окне,

И всё то, что не понято было тобою,

Отзовётся неслыханной болью во мне.

«И когда две ласточки взрежут небес полотно…»

И когда две ласточки взрежут небес полотно,

И поймает дрожанье воздуха стрекоза,

И тяжёлый колос в землю сольёт зерно,

И две рыбы замрут в запруде – глаза в глаза;

И в гортани льва провернётся утробный рык,

И Земля покачнётся, про свой забывая вес,

И два облака встречных сойдутся