Игорь Губерман - Дар легкомыслия печальный… Страница 6

Увы, когда с годами стал я старше, со мною стали суше секретарши

Состариваясь в крови студенистой,система наших крестиков и ноликовдоводит гормональных оптимистовдо геморроидальных меланхоликов.

Когда во рту десятки пломб —ужели вы не замечали,как уменьшается апломби прибавляются печали?

У старости – особые черты:душа уже гуляет без размаха,а радости, восторги и мечты —к желудку поднимаются от паха.

Возвратом нежности маня,не искушай меня без нужды;все, что осталось от меня,годится максимум для дружбы.

На склоне лет печаль некстати,но все же слаще дела нет,чем грустно думать на закате,из-за чего зачах рассвет.

А ты подумал ли, стареющий еврей,когда увязывал в узлы пожитки куцые,что мы бросаем сыновей и дочерейна баррикады сексуальной революции?

Покуда мне блаженство по плечу,пока из этой жизни не исчезну —с восторгом ощущая, что лечу,я падаю в финансовую бездну.

Исчерпываюсь, таю, истощаюсь —изнашивает всех судьба земная,но многие, с которыми общаюсь,давно уже мертвы, того не зная.

Стократ блажен, кому даноизбегнуть осени, в которойбормочет старое говно,что было фауной и флорой.

В такие дни то холодно, то жарко,и всюду в теле студень вместо жил,становится себя ужасно жалкои мерзко, что до жалости дожил.

Идут года. Еще однотеперь известно мне страдание:отнюдь не каждому данодостойно встретить увядание.

От боли душевной, от болей телесных,от мыслей, вселяющих боль,—целительней нету на свете компресса,чем залитый внутрь алкоголь.

Тоска бессмысленных скитаний,бесплодный пыл уплывших дней,напрасный жар пустых мечтанийсохранны в памяти моей.

Уже по склону я иду,уже смотрю издалека,а все еще чего-то ждуот телефонного звонка.

Если не играл ханжу-аскета,если нараспашку сквозь года —в запахе осеннего букеталето сохраняется тогда.

В апреле мы играли на свирели,все лето проработали внаем,а к осени заметно присмирелии тихую невнятицу поем.

Судьбой в труху не перемолот,еще в уме, когда не злюсь,я так теперь уже немолод,что даже смерти не боюсь.

Как ночь безнадежно душна!Как жалят укусы презрения!Бессонница тем и страшна,что дарит наплывы прозрения.

Душой и телом охладев,я погасил мою жаровню:еще смотрю на нежных дев,а для чего – уже не помню.

Знаю с ясностью откровения,что мне выбрать и предпочесть.Хлеб изгнания. Сок забвения.Одиночество, осень, честь.

Летят года, остатки сладки,и грех печалиться.Как жизнь твоя? Она в порядке,она кончается.

На старости, в покое и тиши,окрепло понимание мое,что учат нас отсутствию душилишь те, кто хочет вытравить ее.

Сделать зубы мечтал я давно —обаяние сразу удвоя,я ковбоя сыграл бы в кино,а возможно – и лошадь ковбоя.

Ленив, апатичен, безволен,и разум, и дух недвижимы —я странно и тягостно боленутратой какой-то пружины.

В промозглой мгле живет морокасоблазна сдаться, все оставитьи до естественного срокадуше свободу предоставить.

Я хотел бы на торжественной латыниюным людям написать предупреждение,что с годами наше сердце сильно стынет,и мучительно такое охлаждение.

Когда свернуло стрелки на закат,вдруг чувство начинает посещать,что души нам даются напрокат,и лучше их без пятен возвращать.

Глупо жгли мы дух и телораньше времени дотла;если б молодость умела,то и старость бы могла.

Зачем болишь, душа? Устала?Спешишь к истоку всех начал?Бутылка дней пустою стала,но и напиток покрепчал.

Я смолоду любил азарт и глупость,был формой сочен грех и содержанием,спасительная старческая скупостьзакат мой оградила воздержанием.

Слабеет жизненный азарт,ужалось время, и похоже,что десять лет тому назадя на пятнадцать был моложе.

Мой век почти что на исходе,и душу мне слегка смущает,что растворение в природеее нисколько не прельщает.

Наступила в судьбе моей фазаупрощения жизненной драмы:я у дамы боюсь не отказа,а боюсь я согласия дамы.

Так быстро проносилось бытие,так шустро я гулял и ликовал,что будущее светлое моеоднажды незаметно миновал.

В минувшее куда ни оглянусь,куда ни попаду случайным взором —исчезли все обиды, боль и гнусь,и венчик золотится над позором.

Мне жалко иногда, что время вспятьне движется над замершим пространством:я прежние все глупости опятьпроделал бы с осознанным упрямством.

Я беден – это глупо и обидно,по возрасту богатым быть пора,но с возрастом сбывается, как видно,напутствие «ни пуха ни пера».

Опять с утра я глажу взглядомвсе, что знакомо и любимо,а смерть повсюду ходит рядоми каждый день проходит мимо.

Сегодня день был сух и светели полон ясной синевой,и вдруг я к вечеру заметил,что существую и живой.

У старости душа настороже;еще я в силах жить и в силах петь,еще всего хочу я, но уже —слабее, чем хотелось бы хотеть.

Живу я, смерти не боясь,и душу страхом не смущаю;земли, меня и неба связья неразрывно ощущаю.

Овеян скорым расставанием,живу без лишних упованийи наслаждаюсь остываниемзолы былых очарований.

Сойдя на станции конечной,мы вдруг обрадуемся издали,что мы вдоль жизни скоротечнойсовсем не зря усердно брызгали.

Безоглядно, отважно и шалосовершала душа бытиеи настолько уже поветшала,что слеза обжигает ее.

Смотрю спокойно и бесстрастно:светлее уголь, снег темней,когда-то все мне было ясно,но я, к несчастью, стал умней.

Свободу от страстей и заблужденийнесут нам остывания года,но также и отменных наслажденийотныне я лишаюсь навсегда.

Есть одна небольшая примета,что мы все-таки жили не зря:у закатного нашего светазанимает оттенки заря.

Увы, всему на свете есть предел:облез фасад и высохли стропила;в автобусе на девку поглядел —она мне молча место уступила.

Не надо ждать ни правды, ни моралиот лысых и седых историй пьяных,какие незабудки мы срывалина тех незабываемых полянах.

Приближается время прощания,перехода обратно в потемкии пустого, как тень, обещания,что тебя не забудут потомки.

Я изменяюсь незаметнои не грущу, что невозвратно,я раньше дам любил конкретно,теперь я их люблю абстрактно.

Осенние пятна на солнечном диске,осенняя глушь разговора,и листья летят, как от Бога запискипро то, что увидимся скоро.

Чую вдруг душой оцепеневшейскорость сокращающихся дней;чем осталось будущего меньше,тем оно тревожит нас больней.

Загрустили друзья, заскучали,сонно плещутся вялые флаги,ибо в мудрости много печали,а они поумнели, бедняги.

Не знаю, каков наш удел впереди,но здесь наша участь видна:мы с жизнью выходим один на один,и нас побеждает она.

Я рос когда-то вверх, судьбу моля,чтоб вырасти сильнее и прямей,теперь меня зовет к себе земля,и горблюсь я, прислушиваясь к ней.

Все-все-все, что здоровью противно,делал я под небесным покровом;но теперь я лечусь так активно,что умру совершенно здоровым.

Умирать без обиды и жалости,в никуда обретая билет,надо с чувством приятной усталостиот не зря испарившихся лет.

Бесполезны уловки учености,и не стоит кишеть, мельтеша;предназначенный круг обреченностизавершит и погаснет душа.

Наш путь извилист, но не вечен,в конце у всех – один вокзал;иных уж нет, а тех долечим,как доктор доктору сказал.

Нет, нет, на неизбежность умеретьне сетую, не жалуюсь, не злюсь,но понял, начиная третью треть,что я четвертой четверти боюсь.

Лишь только начавши стареть,вступая в сумерки густые,мы научаемся смотретьи видеть истины простые.

За вторником является среда,субботу вытесняет воскресенье;от боли, что уходим навсегда,придумано небесное спасенье.

Так было раньше, будет впредь,и лучшего не жди,дано родиться, умеретьи выпить посреди.

Я жил распахнуто и бурно,и пусть Господь меня осудит,но на плите могильной урна —пускай бутыль по форме будет.

Смеяться вовсе не грешно над тем, что вовсе не смешно