Иосиф Бродский - Собрание сочинений Страница 45

На смерть Т. С. Элиота

I

Он умер в январе, в начале года.Под фонарем стоял мороз у входа.Не успевала показать природаему своих красот кордебалет.От снега стекла становились уже.Под фонарем стоял глашатай стужи.На перекрестках замерзали лужи.И дверь он запер на цепочку лет.

Наследство дней не упрекнет в банкротствесемейство Муз. При всем своем сиротстве,поэзия основана на сходствебегущих вдаль однообразных дней.Плеснув в зрачке и растворившись в лимфе,она сродни лишь эолийской нимфе,как друг Нарцисс. Но в календарной рифмеона другим наверняка видней.

Без злых гримас, без помышленья злого,из всех щедрот Большого Каталогасмерть выбирает не красоты слога,а неизменно самого певца.Ей не нужны поля и перелески,моря во всем великолепном блеске;она щедра, на небольшом отрезкесебе позволив накоплять сердца.

На пустырях уже пылали елки,и выметались за порог осколки,и водворялись ангелы на полке.Католик, он дожил до Рождества.Но, словно море в шумный час прилива,за волнолом плеснувши, справедливоназад вбирает волны, торопливоот своего ушел он торжества.

Уже не Бог, а только Время, Времязовет его. И молодое племяогромных волн его движенья бремяна самый край цветущей бахромылегко возносит и, простившись, бьетсяо край земли, в избытке сил смеется.И январем его залив вдаетсяв ту сушу дней, где остаемся мы.

II

Читающие в лицах, маги, где вы?Сюда! И поддержите ореол:Две скорбные фигуры смотрят в пол.Они поют. Как схожи их напевы!Две девы – и нельзя сказать, что девы.Не страсть, а боль определяет пол.Одна похожа на Адама впол-оборота, но прическа – Евы.

Склоняя лица сонные свои,Америка, где он родился, и -и Англия, где умер он, унылы,стоят по сторонам его могилы.И туч плывут по небу корабли.

Но каждая могила – край земли.

III

Аполлон, сними венок,положи его у ногЭлиота, как пределдля бессмертья в мире тел.

Шум шагов и лиры звукбудет помнить лес вокруг.Будет памяти служитьтолько то, что будет жить.

Будет помнить лес и дол.Будет помнить сам Эол.Будет помнить каждый злак,как хотел Гораций Флакк.

Томас Стерн, не бойся коз.Безопасен сенокос.Память, если не гранит,одуванчик сохранит.

Так любовь уходит прочь,навсегда, в чужую ночь,прерывая крик, слова,став незримой, хоть жива.

Ты ушел к другим, но мыназываем царством тьмыэтот край, который скрыт.Это ревность так велит.

Будет помнить лес и луг.Будет помнить все вокруг.Словно тело – мир не пуст! -помнит ласку рук и уст.

1 января 1965 года

Волхвы забудут адрес твой.Не будет звезд над головой.И только ветра сиплый войрасслышишь ты, как встарь.Ты сбросишь тень с усталых плеч,задув свечу, пред тем как лечь.Поскольку больше дней, чем свечсулит нам календарь.

Что это? Грусть? Возможно, грусть.Напев, знакомый наизусть.Он повторяется. И пусть.Пусть повторится впредь.Пусть он звучит и в смертный час,как благодарность уст и глазтому, что заставляет наспорою вдаль смотреть.

И молча глядя в потолок,поскольку явно пуст чулок,поймешь, что скупость – лишь залогтого, что слишком стар.Что поздно верить чудесам.И, взгляд подняв свой к небесам,ты вдруг почувствуешь, что сам– чистосердечный дар.

Без фонаря

В ночи, когда ты смотришь из окнаи знаешь, как далеко до весны,привычным очертаньям валунане ближе до присутствия сосны.

С невидимой улыбкой хитрецасквозь зубы ты продергиваешь нить,чтоб пальцы (или мускулы лица)в своем существованьи убедить.

И сердце что-то екает в груди,напуганное страшной тишинойпространства, что чернеет впередине менее, чем сумрак за спиной.

* * *

Т. Р.

Из ваших глаз пустившись в дальний путь,все норовлю – воистину вдали! -увидеть вас, хотя назад взглянутьмешает закругление земли.

Нет, выпуклость холмов невелика.Но тут и обрывается пучок,сбегающий с хрустального станкаот Ариадны, вкравшейся в зрачок.

И, стало быть, вот так-то, вдалеке,обрывок милый сжав в своей руке,бреду вперед. Должно быть, не судьбанам свидеться – и их соединить,хотя мой путь, верней, моя тропасужается и переходит в нить.

Март

Дни удлиняются. Ночистановятся все короче.Нужда в языке свечина глазах убывает,все быстрей остываютна заре кирпичи.

И от снега до болидни бескрайней, чем полебез межи. И ужени к высокому слогу,ни к пространству, ни к Богуне прибиться душе.

И не видит пределасвоим движениям тело.Только изгородь снаделит эти угодьяради их плодородья.Так приходит весна.

Менуэт

(Набросок)

Прошла среда и наступил четверг,стоит в углу мимозы фейерверк,и по столу рассыпаны колоннымоих элегий, свернутых в рулоны.

Бежит рекой перед глазами время,и ветер пальцы запускает в темя,и в ошую уже виднейне более, чем в одесную, дней.

Холодный март овладевает лесом.Свеча на стены смотрит с интересом.И табурет сливается с постелью.И город выколот из глаз метелью.

* * *

Моя свеча, бросая тусклый свет,в твой новый мир осветит бездорожье.А тень моя, перекрывая след,там, за спиной, уходит в царство Божье.И где б ни лег твой путь: в лесах, меж туч– везде живой огонь тебя окликнет.Чем дальше ты уйдешь – тем дальше луч,тем дальше луч и тень твоя проникнет!Пусть далека, пусть даже не видна,пусть изменив – назло стихам-приметам, -но будешь ты всегда озаренапусть слабым, но неповторимым светом.Пусть гаснет пламя! Пусть смертельный соногонь предпочитает запустенью.Но новый мир твой будет потрясенлицом во тьме и лучезарной тенью.

Ex ponto

(Последнее письмо Овидия в Рим)

Тебе, чьи миловидные чертыдолжно быть не страшатся увяданья,в мой Рим, не изменившийся, как ты,со времени последнего свиданья,пишу я с моря. С моря. Кораблисюда стремятся после непогоды,чтоб подтвердить, что это край земли.И в трюмах их не отыскать свободы.

Пророчество

М. Б.

Мы будем жить с тобой на берегу,отгородившись высоченной дамбойот континента, в небольшом кругу,сооруженном самодельной лампой.Мы будем в карты воевать с тобойи слушать, как безумствует прибой,покашливать, вздыхая неприметно,при слишком сильных дуновеньях ветра.

Я буду стар, а ты – ты молода.Но выйдет так, как учат пионеры,что счет пойдет на дни – не на года, -оставшиеся нам до новой эры.В Голландии своей наоборотмы разведем с тобою огороди будем устриц жарить за порогоми солнечным питаться осьминогом.

Пускай шумит над огурцами дождь,мы загорим с тобой по-эскимосски,и с нежностью ты пальцем проведешьпо девственной, нетронутой полоске.Я на ключицу в зеркало взглянуи обнаружу за спиной волнуи старый гейгер в оловянной рамкена выцветшей и пропотевшей лямке.

Придет зима, безжалостно крутяосоку нашей кровли деревянной.И если мы произведем дитя,то назовем Андреем или Анной.Чтоб, к сморщенному личику привит,не позабыт был русский алфавит,чей первый звук от выдоха продлитсяи, стало быть, в грядущем утвердится.

Мы будем в карты воевать, и вотнас вместе с козырями отнесетот берега извилистость отлива.И наш ребенок будет молчаливосмотреть, не понимая ничего,как мотылек колотится о лампу,когда настанет время для негообратно перебраться через дамбу.

* * *

«Камерная музыка».

Ночь. Камера. Волчокхуярит прямо мне в зрачок.Прихлебывает чай дежурный.И сам себе кажусь я урной,куда судьба сгребает мусор,куда плюется каждый мусор.

Колючей проволоки лирамаячит позади сортира.Болото всасывает склон.И часовой на фоне небавполне напоминает Феба.Куда забрел ты, Апполон!

* * *