Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3 Страница 41

* * *

Тупичок, где раньше медникПриучал мечтать людей,Заманив их в заповедникЧайников и лебедей.

Есть святые тротуары,Где всегда ходила ты,Где под скоропись гитарыЗашифрованы мечты.

Инструмент неосторожныйРаньше, чем виолончель,Поселил в душе тревожнойНепредвиденную цель.

Фантастическая проза,Помещенная в стихи. —Укрепляющая дозаЧеловеческой тоски.

* * *

Был песок сухой, как порох,Опасавшийся огня,Что сверкает в разговорахВозле высохшего пня.

Чтоб на воздух не взлетели,Достигая до небес,Клочья каменной метели,Звери, жители и лес

Были топкие трясиныВместо твердых площадей,Обращенные в машины,Поглощавшие людей.

Средь шатающихся кочекНа болоте, у рекиПод ногами — только строчекНенадежные мостки.

* * *

Свет — порожденье наших глаз,Свет — это боль,Свет — испытание для нас,Для наших воль.

Примета света лишь в одномВ сознанье тьмы,И можно бредить белым днем,Как бредим мы.

* * *

Мне не сказать, какой чертоюЯ сдвинут с места — за черту,Где я так мало, мало стою,Что просто жить невмоготу.

Здесь — не людское, здесь — Господне,Иначе как, иначе ктоНапишет письма Джиоконде,Засунет ножик под пальто.

И на глазах царя ИванаСверкнет наточенным ножом,И те искусственные раныИскусства будут рубежом.

И пред лицом моей МадонныЯ плачу, вовсе не стыдясь,Я прячу голову в ладони,Чего не делал отродясь.

Я у себя прошу прощеньяЗа то, что понял только тут,Что эти слезы — очищенье,Их также «катарсис» зовут.

* * *

Гроза закорчится в припадке,Взрывая выспренний туман,И океан гудит в распадке,А он — совсем не океан —

Ручей, раздутый половодьем,Его мечта не глубока,Хоть он почти из преисподнейЛетел почти под облака.

И где искать причин упадка?На даче? В Сочах? Или там —В дырявой бязевой палатке,Где люди верят только льдам.

Где им подсчитывают виныИ топчут детские сердца,Где гномы судят исполинов,Не замолчавших до конца.

И все стерпеть, и все запомнить,И выйти все-таки детьмиИз серых, склизких, душных комнат,Набитых голыми людьми.

И эти комнаты — не баня,Не пляж, где пляшут и поют:Там по ночам скрипят зубамиИ проклинают тот «уют».

И быть на жизнь всегда готовым,И силы знать в себе самом —Жить непроизнесенным словомИ неотправленным письмом.

* * *

Какой еще зеленой зорькиТы поутру в чащобе ждешь?Табачный дым глотаешь горький,Пережидая дымный дождь?

Ты веришь в ветер? Разве правоНа эту веру ты имел?Оно любой дороже славы,Оно — надежд твоих предел.

* * *[69]

…А лодка билась у причала,И побледневший рулевойГлядел на пляшущие скалыИ забывал, что он — живой.

И пальцы в боли небывалой,Не ощущаемой уже,Сливались с деревом штурвалаНа этом смертном рубеже.

И человек был частью лодки,Которой правил на причал,И жизнь была, как миг короткий,По счету тех земных начал,

Что правят судьбы на планете,И, воскрешая и губя,И лишь до времени в секретеСпособны выдержать себя.

И вот, спасая наши души,Они проводят между скалЛишь тех, кто только им послушен,Кто жизни вовсе не искал…

* * *

Что песня? — Та же тишина.Захвачено вниманьеЛишь тем, о чем поет она,Повергнув мир в молчанье.

Нет в мире звуков, кроме тех,Каким душой и теломТы предан нынче без помехВ восторге онемелом.

Ты песне вовсе не судья,Ты слышал слишком мало,Ты песней просто жил, как я,Пока она звучала.

* * *

Сирень сегодня поутруНеторопливоОтряхивалась на ветруБрезгливо.

Ей было, верно, за глазаДовольноДождя, что в ночь лила грозаНевольно.

И пятипалым лепесткомТрясла в ненастье,Сирень задумалась тайкомО счастье,

Не нужном людям до утра,До света,Хотя знакома и стараПримета.

* * *

Опять застенчиво, стыдливоЛуной в квартиру введенаТа ночь, что роется в архивахИ ворошит всю жизнь до дна.

У ней и навыка-то нетуПеребирать клочки бумаг,Она торопится к рассветуИ ненавидит свой же мрак.

Она почти что поневолеПугать обязана меня,Сама порой кричит от боли,Коснувшись лунного огня.

Да ей бы выгодней сторицейПо саду шляться вслед за мной,И ей не в комнате бы рыться,Ее пространство — шар земной.

Но при такой ее методе,Как ясно совести моей,Она нуждается в природе,В подсказке лиц и тополей.

* * *

А мы? — Мы пишем протоколы,Склонясь над письменным столом,Ее язык, простой и голый,На наш язык переведем.

И видим — в ней бушуют страстиКуда сильней, чем наша страсть,Мы сами здесь в ее же власти,Но нам не сгинуть, не пропасть,

Пока не выскажется явноЕе душа, ее строка,Пока рассказ о самом главномМы не услышим от стиха.

Пускай она срывает голосПорой почти до хрипоты,Она за жизнь свою боролась,А не искала красоты.

Ей не впервой терпеть лишенья,Изнемогать от маеты,И чистота произношеньяНе след душевной чистоты.

И время быть ее допросу:Ее свидетельская речьСлышна сквозь снежные заносыИ может нас предостеречь.

От легкомысленности песни,От балагурства невпопадМир до сих пор для сердца тесенИ тесен также для баллад.

* * *

Слова — плохие семена,В них силы слишком мало,Чтобы бесплодная странаТотчас же зацветала.

Но рядом с песней есть примерЖивого поведенья,Что не вмешается в размер,Не лезет в отступленье,

Тогда короче будет срокДо урожайной жатвы,Чему никто помочь не могМолитвой или клятвой.

И можно выжить среди льда,И быть других чудесней,Но лишь тогда, тогда, тогда,Когда и жизнь — как песня.

В ЗАЩИТУ ФОРМАЛИЗМА

Не упрекай их в формализме,В любви к уловкам ремесла.Двояковыпуклая линзаЧудес немало принесла.

И их игрушечные стекла,Ребячий тот калейдоскоп —Соединял в одном биноклеИ телескоп и микроскоп.

И их юродство — не уродство,А только сердца прямота,И на родство и на господствоРассвирепевшая мечта.

Отлично знает вся отчизна,Что ни один еще поэтНе умирал от формализма —Таких примеров вовсе нет.

То просто ветряная оспаИ струп болезни коревой.Она не сдерживает роста:Живым останется живой.

Зато другие есть примеры,Примеры мщенья высших силТем, кто без совести и верыЧужому Богу послужил.

Кто, пораженный немотою,Хватался вдруг за пистолет,Чтоб доказать, чего б он стоил,Когда б он был еще поэт.

Тот, кто хотел на путь поэтаСебя вернуть в конце концов,Бегун кровавой эстафетыИзвестных русских мертвецов.

Но рассудительные БогиНе принимают смерть таких.И им нужна не кровь двуногих,А лишь с живою кровью стих…

СИНТАКСИЧЕСКИЕ РАЗДУМЬЯ