Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3 Страница 39

* * *

Удача — комок нарастающей боли.Что долго терпелась тайком,И — снежный, растущий уже поневоле,С пригорка катящийся ком.

И вот этот ком заслоняет полмира,И можно его превратить,Покамест зима — в обжитую квартируИль — в солнце его растопить.

И то и другое, конечно, удача,Закон, говорят, бытия.

Ведь солнцу решать приходилось задачиТрудней, чем задача моя.

* * *[66]

Мечта ученого почтенна —Ведь измеренье и расчетСопровождают непременноЕе величественный ход.

Но у мечты недостовернойЕсть преимущество свое,Ее размах, почти безмерный,Ее небесное житье.

Ее пленительною силойЛюдская страсть увлечена,Бросая по свету могилыИ забывая имена.

Что в том, что нужно строить прочно?Что нет естественных защит?Все, что чрезмерно, что неточно,Все поднимается на щит.

И даже то, что так ничтожно,В чем героического нет,Одною этой силой можноВести дорогою побед.

И можно ею лишь одноюОстановить солнцеворот —Всей силой сердца запасною,Внезапно пущенною в ход.

И все физически не просто,И человек, в согласье с ней,Повыше собственного ростаИ самого себя сильней.

Так ищут подвигов без славы,Так просятся в проводникиК вулканам, искрящимся лавой,Через глухие ледники.

Так ищут лоцманского места,Пока осенняя вода,Сбивая снег в крутое тесто,Еще не вылепила льда.

Мечты прямое назначенье,Нам оживляющее рай,Не только в преувеличеньеВ том, что хватает через край,

А в том, что в сердце нашем скрытоИ обнажается сейчас,Чтоб быть единственной защитойОт треска слишком трезвых фраз.

И потому любой наукеНе угоняться за мечтой,Когда она — добра порукаИ щеголяет красотой.

Но мир вздохнет от облегченья,Когда раскроет тот секрет,Что для ее обозначеньяЕще и формулы-то нет.

Что в фосфорическом свеченьеМечтой обещанных временИзвечны поиски значеньяЕе таинственных имен.

СТИХИ В ЧЕСТЬ СОСНЫ[67]

Я откровенней, чем с женой,С лесной красавицей иной.

Ты, верно, спросишь, кто она?Обыкновенная сосна.

Она не лиственница, нет,Ее зеленый мягкий свет

Мне в сердце светит круглый годВо весь земной круговорот.

В жару и дождь, в пургу и знойОна беседует со мной.

И шелест хвойный, как стихи —Немножко горьки и сухи.

И затаилась теплотаВ иголках хвойного листа,

В ее коричневой коре,С отливом бронзы при заре,

Где бури юношеских летГлубокий выщербили след,

Где свежи меты топора,Как нанесенные вчера.

И нет секретов между мнойИ этой бронзовой сосной.

И слушать нам не надоестВсе, что волнуется окрест.

Конечно, средь ее ветвейНе появлялся соловей.

Ей пели песни лишь клесты —Поэты вечной мерзлоты.

Зато любой полярный клестТянулся голосом до звезд.

Средь всякой нечисти леснойОна одна всегда со мной.

И в целом мире лишь онаДо дна души огорчена

Моею ранней сединой,Едва замеченной женой.

Мы с той сосной одной судьбы:Мы оба бывшие рабы,

Кому под солнцем места нет,Кому сошелся клином свет,

И лишь оглянемся назад,Один и тот же видим ад.

Но нам у мира на краюВдвоем не хуже, чем в раю…

И я горжусь, и я хвалюсь,Что я ветвям ее молюсь.

Она родилась на скале,На той же сумрачной земле,

Где столько лет в борьбе со льдомЯ вспоминал свой старый дом,

Уже разрушенный давно,Как было жизнью суждено.

Но много лет в моих ночахМне снился тлеющий очаг,

Очаг светил, как свет звезды,Идущий медленно во льды.

Звезда потухла — только светЕще мерцал немало лет.

Но свет померк, в конце концовКоснувшись голых мертвецов.

И ясно стало, что звездаДавно погасла навсегда.

А я — я был еще живойИ в этой буре снеговой,

Стирая кровь и пот с лица,Решился биться до конца.

И недалек был тот конец:Нависло небо, как свинец,

Над поседевшей головой,И все ж — я был еще живой.

Уже зловещая метельСтелила смертную постель,

Плясать готовилась пургаНад трупом павшего врага.

Но, проливая мягкий светНа этот смертный зимний бред,

Мне ветку бросила она —В снегу стоявшая сосна —

И наклонилась надо мнойВо имя радости земной.

Меня за плечи обнялаИ снова к бою подняла,

И новый выточила меч,И возвратила гнев и речь.

И, прислонясь к ее стволу,Я поглядел смелей во мглу.

И лес, не видевший чудес,Поверил в то, что я — воскрес.

Теперь ношу ее цветаВ раскраске шарфа и щита:

Сияют ясной простотойЗеленый, серый, золотой.

Я полным голосом пою,Пою красавицу свою,

Пою ее на всю страну,Обыкновенную сосну.

* * *[68]

Замшелого камня на свежем изломеСверкнувшая вдруг белизна…Пылает заката сухая солома,Ручей откровенен до дна.

И дыбятся горы, и кажется страннымЖурчанье подземных ключейИ то, что не все здесь живет безымянным,Что имя имеет ручей.

Что он занесен на столичные карты,Что кто-то пораньше, чем я,Склонялся здесь в авторском неком азартеНад черным узором ручья.

И что узловатые, желтые горыСлезили глаза и ему,И с ними он вел, как и я, разговорыПро горную Колыму.

* * *

Хочу я света и покоя,Я сам не знаю, почемуГудки так судорожно воютИ разрезают полутьму.

Как будто, чтобы резать тучи,Кроить на части облака,Нет силы более могучей,Чем сила хриплого гудка.

И я спешу, и лезу в люди,Косноязыча второпях,Твержу, что нынче дня не будет,Что дело вовсе не в гудках…

* * *

Ты не срисовывай картинок,Деталей и так далее.Ведь эта битва — поединок,А вовсе не баталия.

И ты не часть чужого плана,Большой войны таинственной.Пусть заурядного романаТы сам герой единственный.

Ты не останешься в ответеЗа все те ухищрения,С какими легче жить на свете,Да, легче, без сомнения…

* * *

Да, он оглох от громких споровС людьми и выбежал сюда,Чтобы от этих разговоровНе оставалось и следа.

И роща кинулась навстречу,Сквозь синий вечер напролом,И ветви бросила на плечи,Напоминая о былом.

И судьбы встали слишком близкоДруг к другу, время хороня,И было слишком много рискаВ употреблении огня.

* * *