Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон Страница 33

и забыл, что́ я забы˘л.

        Два фаллические стража

        по бокам большой залупы —

        то Мечети пёстрый купол

        в дымке длинного пейзажа.

        Чёрный воин в медном шлеме —

        так мне виден Исаакий,

        и повсюду вздохи, шелест,

        будто рядом где-то маки.

Вот стрекоза звуколетит.

И всё летящее летит,

и всё звучащее звучит.

V

Бабочка

(трактат)

ВСЮДУ           бабочка        летит

Неба                бабочка        летит

Славы             бабочка        летит

Михнова        бабочка        летит

Мыслью         бабочки        летит

Звуком           бабочки        летит

В виде            бабочки        летит

Верхом на     бабочке        летит

На фоне         бабочки        летит

На крыльях   бабочки        летит

НА НЕБЕ        БАБОЧКА     СИДИТ

VI

А я становился то тем, то этим, то тем, то этим,

чтобы меня заметили,

но кто увидит чужой сон?

Я вышел на снег и узнал то, что люди узнают только после их смерти, и улыбнулся улыбкой внутри другой:

         КАКОЕ НЕБО! СВЕТ КАКОЙ!

1969

Стихотворения

1956–1963

175

Тебе любви моей мало,

созданной цельными мазками,

думаешь, картина слабее стала

из-за грубой резьбы на раме?

Нет, она хуже не станет.

Рамы меняются, краски б не блекли.

Кустарщина в золоте тоже манит,

только она на век ли?

Июль 1956

176

Звонок в дверь —

нищий:

— Помогите, сколько можете.

Помог.

И вдруг с ужасом подумал,

что я — не он.

1956 〈?〉

177

Сереет небо. Мёртвые, остыв,

хоронятся в траве, как будто струсив,

расхлябанные тянутся возы,

стенают оси, сиплые как гуси.

Созвездия за тучами плывут,

колёса расползаются по глине,

урча, из жил стекают на траву

ночные, в кровь расчёсанные ливни.

Смешав с тенями сумерки, сплетя

останки брани, ночь угомонилась,

тряслись огни за вёрстами дождя,

спала земля, затягивались жилы.

〈1956?〉

178. Идиот

Тихо, тихо, моргом тихо

улыбается портрет,

пухлый ворон в жадном крике

клювом бьётся о скелет.

Тихо, тихо, тихо, тихо

кто-то улицей прошёл,

быстрый, нервный и безликий,

и, как спадший лист, тяжёл.

На стене застыли тени,

ворон в лысый глаз клюёт,

над усопшей, над усопшей

тихо плачет идиот.

Дико стонут петли в сенях,

хохот ветра под золой,

о разбитые ступени

бьётся ужас головой.

Всё недвижно, паралично,

на плече мурлычет кот,

над усопшей, над усопшей

тихо плачет идиот.

1957

179

За гряду гористых облаков —

беспредельность крохотной деревни,

тёплые ладони у висков

слушают, как пульсы чутко дремлют.

Руки зарубцованы землёй,

ночи в путах Млечного пути,

ветер отсыревшею петлёй

рвётся по тоске полей вести.

Одинокий блик в росу косит,

лампа фонаря в сырой грязи,

золотая осень у окон.

Дождик в сено скучно моросит,

родина сквозная, и осин

красно-бурый, сонный перезвон.

1958

180

Клянчили платформы: оставайся!

Поезда захлёбывались в такте,

и слова, и поручни, и пальцы,

как театр вечером в антракте.

Твоя нежность (ты проходишь лугом),

твоя лёгкость — словно ты с балета,

свои плечи, волосы и губы

ты дарила ликованью лета.

Рассыпались по стеклу дождины,

наливаясь, ночь текла за город,

тени липли, корчась, на заборах,

и фонарь, как будто что-то кинул,

узловатый, медленный и длинный,

всё следил в маслящееся море.

1958

181

Плафон второго этажа

среди подробных сучьев

один — на сад весь — не дрожал:

сад мучился падучей.

Тоску ночных госпиталей

или дворов четвёртых

январь сводил с лица калек,

а кое-где и с мёртвых.

Но тем был явственней разрыв

меж ним и тем, что помнил:

осока, стрёкот стрекозы,

жуки, валежник, полдень,

то ли вдали большой гарем

петлял сосновым бором,

но, может быть, что вместе с тем

в стволах белело взморье.

Но как бы ни было, пейзаж

разрывов, снов и пауз

писался с Вас, но был не Ваш,

но мной с тобою связан.

Здесь было что-то от платформ,

от рухляди и пота,

был взвешен за окном плафон,

своей лишённый плоти.

Стекло делило бытиё,

деля, таило третье

пустой намёк — ан, вдруг убьёт?

почти подобный смерти.