Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин Страница 30

Целуя в злые ноздри лошадей.

Товарищи,

Изодранные в лоскут

В днепровских плавнях,

На дуге Орловской,

Затянутые илом Сиваша, —

Они ведь тоже звездам удивлялись,

В грязи кровавой под огнём валялись,

Ползли к траншеям прусским не дыша;

Они ведь тоже обнимали милых

И умирали на рассветах стылых

В развалинах чужого блиндажа…

Я с ними был.

Я тоже бил в упор.

A раны не закрылись до сих пор.

Но прежнею порой,

На зорях прежних

Опять цветут в Чернигове черешни,

Хмельные ночи прежних не темней,

Литые ливни падают на Ливны,

И капли, словно рубленые гривны,

В косматых гривах боевых коней.

И я – ещё дружинник Святослава,

Ходивший в Кафу, бравший Братиславу,

Под Сталинградом умерший стократ

И вставший вновь под солнцем нашей славы, —

Ревнитель мира, гвардии солдат, —

Благословляю и сады, и травы,

Леса и степи… Я привалу рад.

(«Современники, 1946, Москва)

Это ведь не просто великая поэзия. Это – русское миропонимание, крепко сбитое в поэтические строки. Несущее ту же силу национального духа, что «Бородинская годовщина» и «Клеветникам России» Пушкина, «Бородино» Лермонтова, «На поле Куликовом» и «Скифы» Блока.

Где-то стонущий крик «ура».

Но сошёл и отхлынул бой…

Здравствуй, матерь-земля, пора:

Возвращаюсь к тебе – тобой.

Ты кровавого праха горсть

От груди своей не отринь,

Не как странник и не как гость —

Шёл я в громе твоих пустынь.

Я хозяином шёл на смерть,

Сам приученный убивать,

Для того чтобы жить и сметь,

Чтобы лучшить и открывать.

Над рассветной твоей рекой

Встанет завтра цветком огня

Мальчик бронзовый – вот такой,

Как задумала ты меня.

И за то, что последним днём

Не умели мы дорожить,

Воскреси меня завтра в нём,

Я его научу, как жить!

(«В атаке», 23 марта 1945, Хобей)

Вроде бы и не умел он жить.

Но право научить – всё-таки заслужил.

Поэт Павел Шубин имеет абсолютное право на воскресение (воскресение его любви к Отечеству, его страсти, его дара) – в новом русском мальчике.

Потому что жил он на самом деле – как надо. Красивым, щедрым, добрым русским человеком, который себя не берёг.

Мужчины не рождаются, чтобы себя сберечь, они для другого задуманы. Особенно если этот мужчина – поэт. Особенно если этот поэт – солдат.

«Ветер в лицо» (1937)

Отцу моему, Николаю Григорьевичу Шубину

Тема

Неправда, не здесь,

Не под лампой настольной,

Нежданная – ты оживёшь:

Ты – море и парус,

Ты – звон колокольный,

Ты – под вечер птичий галдёж;

Ты – звонкий к полуночи

Свист козодоя,

Ты – мир сновидений простых,

Где низкие звёзды идут под водою,

Как стаи ершей золотых.

Врывайся в него. Он пахучий и мокрый,

Как листья надречной лозы;

Кричи!

Здесь любой человеческий окрик

Походит на птичий язык.

Здесь в каждой колдобине —

Тысячи жизней,

Здесь падает дождь проливной,

Здесь палку сруби —

И в лицо тебе брызнет

Обрубок зелёной слюной.

Всё это живёт – от берёзки над кручей

До норок кротов по логам,

До зыбкой росинки…

И всё это – лучше

И проще, чем я полагал.

Вот так ты приходишь.

А я без помехи

Невнятным своим языком

Вчера ещё врал и гонялся за эхом —

Фальшивым твоим двойником.

I. Вступление

Ты входишь в сад…

Н. Н. Ушаков

Вступление

Если вечер почти невесомо

Пролетит полустанком моим,

Облака откочуют на Кромы,

И луна опрокинется в Тим,

Одиноким корабликом-стругом

Разрезая речные струи…

В этот вечер по волчьим яругам

Запоют, загремят соловьи.

Будет душен черёмухи запах.

И откроет назавтра рассвет,

Сизым инеем лёгший на травах,

Облетевший черемухи цвет;

Чтобы он шелестел под ногами,

Пожелтевший, ненужный, ничей —

Однодневная, тонкая память

Соловьиных недолгих ночей.

Мне бы тоже сгореть на откосе, —

Как черёмухе, – ночью одной.

Двадцать дымных и розовых вёсен

Прогремело, прошло надо мной.

Вот стою я – и новый, и давний,

Уводя прожитое назад.

Мир успехов моих и страданий

Задыхаясь, растёт на глазах.

Август 1935, Чернавск

Когда ветер с Ладоги

Город спал беспомощной громадой

И не слышал в дебрях тишины,

Как вблизи угрюмым, диким стадом

Проходили белые слоны.

Мимо сонных перекрёстков, мимо

Берегов взъерошенной реки

Шли вперёд, как смерть, неумолимы,

И бока чесали о быки,

Скалывая хрупкие наросты…

И за ними ветры донесли

Воздух, горький и пьянящий воздух

Древней – зацветающей земли;

Словно где-то на далёких кручах,

Тяжким громом полночь обойдя,

Обросли мечтательные тучи

Бородой стеклянною дождя…

Первый раз… И сразу по-другому

Мир встряхнул усталой головой;

Вдруг запахло горечью черёмух,

Свежею зелёною травой,

Лопухами и суглинком жёлтым…

А кругом – безлюдье. Лишь вдали

Шли слоны походкою тяжёлой

И туман на бивнях волокли.

Городу казалось, что таран бил

В берега, качаясь и скрипя,

И дрожали каменные дамбы,

Принимая прямо на себя

Всё упорство яростного спора,

До последней степени устав…

Оттого проснулся ночью сторож

И стоять остался у моста.

Где-то далеко за поворотом,

За кольцом неведомых глубин,

Тёмный зверь, уставив кверху морду,

Радостно и гулко затрубил

В лёгкие, зовущие просторы,

В злую усталь бесконечных вёрст…

А когда, минуя льда заторы,

Первый пароход ушёл за мост,

Сторож встал, глотая ветра горечь,

Сам себя поздравил, шапку