Осенний разговор - Сергей Эмильевич Таск Страница 3

до Гефсимана и Кайифы —

ему отравленный напиток

и смысл открыл иероглифа.

Сказал: «Погибнешь за идею?»

«Все проклянут, – сказал, – запомни».

И тот ответил, холодея,

ответил взглядом: «Да, исполню».

И крест свой, как потом Спаситель,

понес, под тяжестью шатаясь,

и все шептал: «Прости, Учитель»,

и – «Он велел», и – «Каюсь, каюсь».

Но ты был слишком предан вере,

чтоб не суметь прогнать сомненья,

и лишь однажды, на вечере,

глаза потупил на мгновенье.

Но час настал, и ты – не слизни! —

поставил, как велело Слово,

конец Его короткой жизни,

а с ним начало жизни новой.

Ты мог не подходить так близко,

чтоб жертву выдать римской страже,

мог вычеркнуть себя из списка,

к Нему не прикоснувшись даже,

так безопасней да и проще,

но нервы расшалились, что ли,

и ты Его целуешь в роще

из тамарисков и магнолий…

Предать! – нет большего искуса.

Простить! – нет жертвеннее чуда.

Иуды нет без Иисуса.

Нет Иисуса без Иуды.

Катехизис

Помянем рабов божиих, на поле брани

в Афганистане убиенных.

В боге, посылающем на войну, узнаём всесильного военкома.

В ветре, пытающемся вдохнуть жизнь в убитого, узнаём

беспомощного бога.

Функции розовых очков выполняет в старости глаукома.

Чем отвратительней зрение, тем выигрышней дорога.

Скоротать дорогу помогает походный марш.

Под левую лучше поется, но плачется лучше под правую.

В танке погибла лошадь, знамя возродило плюмаж.

Свои люди сочтутся – безумием, если не славою.

Расчет на «первый-второй» рассчитан на дураков.

По одежке когда-то встречали, по уму провожают ныне.

Многим, наверно, кажется, что до границы подать рукой.

Многие еще пожалеют, что не полегли в пустыне.

«Положила на плечи руки…»

Положила на плечи руки,

посмотрела куда-то мимо…

– Как тебе дышалось в разлуке,

мой любимый?

Все как будто лежит на месте,

так привычно и так щемяще…

– Я и ждать не ждала известий,

мой пропащий.

А за синей рекой раздолье,

а за лесом лужок не скошен…

– Как тебе гулялось на воле,

мой хороший?

Ни слезиночки, ни полслова,

лишь откинула одеяло…

– Отсыпайся, постель готова,

мой усталый.

«Плачет женщина, слез не стесняясь, глаза в пол-лица…»

Плачет женщина, слез не стесняясь, глаза в пол-лица,

плачет женщина, плачет, закушены губы до крови,

в угловатой фигурке сквозит ощущенье конца,

как в защитном валу осажденной ахейцами Трои.

Расстегнулась заколка, и прядка упала на лоб,

не таясь потекла по щекам боевая раскраска…

Так подводят черту, так дописывают эпилог,

так в старинной трагедии вдруг наступает развязка.

Плачет женщина, и лишь одно различимо сквозь стон:

«Ну за что ты меня!» – нескончаемая литания.

От Путивля до Вологды эти слова испокон

вырывались у женщины, имя которой Россия.

И опять потянуло дымами – мосты сожжены,

и опять белый свет перечеркнут и набело начат.

Плачет женщина где-то… и вновь это чувство вины,

всякий раз это чувство вины, когда женщина плачет.

Последняя песня Владимира Высоцкого

О златоустом блатаре

рыдай, Россия!

Какое время на дворе,

таков мессия.

Л. Вознесенский

А над гробом стали мародеры

И несут почетный караул.

Л. Галич

Звонок. Последний. В зале лампы,

как мухи, облепили потолок.

«Ваш выход». – Я уже у рампы

и роль свою я знаю назубок.

Когда, захлебываясь ядом,

последний выпад сделает Лаэрт,

схвачусь за бок и рухну рядом,

как будто это в самом деле смерть.

Нет! Я не дам себе поблажки.

Эй вы, сегодня гибну я всерьез!

В ответ хрустят конфетные бумажки,

и кто-то прочищает нос.

А я срываю крест нательный,

уже сколочен, знаю, крест иной.

Душа моя скорбит смертельно,

побудьте здесь и бодрствуйте со мной

хоть час, хотя бы до рассвета,

ведь на миру и смерть красна…

Но вас лишь запахи буфета

сейчас могли бы вытряхнуть из сна.

Не надо ваших мне оваций,

зрачки бы только не были пусты —

но нет, до вас не докричаться,

хоть глотку надрывай до хрипоты.

К кому я вышел? К торгашам и снобам,

пришедшим поглазеть на блатаря.

Не эти ли потом пойдут за гробом

и пленочку поставят втихаря?

Не эти ли… Но вдруг качнулась люстра…

Ну, видите: по рукоять в живот!

Аплодисменты. «Вот оно, искусство».

«Вставай, вставай, до свадьбы заживет».

Я остаюсь лежать на сцене,

по полу растекается пятно.

А в зале свет. Захлопали сиденья.

От упырей в глазах темным-темно.

«Не эти залихватские частушки…»

Ржавая вывеска: Русь.

В. Набоков

Не эти залихватские частушки,

не наскоро беленые церквушки

и не крикливый псевдорусский сказ,

не кружева и хохломские ложки,

не балалайки, тройки и матрешки,

не сладкий сбитень и не кислый квас,

не эта вся развесистая клюква,

где дух с успехом заменяет буква,

как синтетический покров – траву,

а колесо той брички бестолковой,

которое, пока нелживо слово,

всё катится и