Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов Страница 26

по вечерам закатывалось солнце!

Как весь простор, небесный и земной,

дышал в оконце счастьем и покоем,

и достославной веял стариной,

и ликовал под ливнями и зноем!..

Николай Ударов

Вологодские слов русских кружева

«Я это понял только лишь сейчас:

Куда уходят умершие?..

В нас!»

Этот поэтический афоризм Леонида Хаустова я никогда не забываю. Конечно же, речь идёт о людях дорогих, достойных, незабываемых…О врагах вообще речи быть не может, а что касается безликих, то они на ум не идут, разве что по какому-нибудь поводу, для одноразового использования.

У Николая Рубцова, судя по тому, что удалось узнать, характер был отнюдь не сахарный. Мне как-то передали его афоризм: «Биография во мне всё время говорит!» А биография у него очень горестная. Хорошо, что пишущие о нём поэты и мемуаристы не углубляются в её бездны.

Но, что самое удивительное, написано о Рубцове до обидного мало. Если взять только поэзию и отринуть любительские охи и ахи, а также слишком панибратские слова, то нельзя не вспомнить только трёх поэтов: Евгения Евтушенко, Леонида Хаустова (они были знакомы, и Евтушенко не раз гостил у Хаустова в Ленинграде на Большом проспекте Петроградской Стороны) и новгородца Игоря Таяновского.

Стихи и судьба Рубцова мне уже долгие годы не дают покоя. В коротком вступительном слове некоторые темы даже затрагивать не стану, а вот его незримое присутствие чувствую постоянно. Так и родился сперва цикл стихов, впоследствии ставший книгой, пусть пока и короткой.

О Николае Рубцове я сделал две радиопередачи на Ленинградском радио, не раз выступал в библиотеке, носящей его имя, на улице Шотмана в Невском районе Санкт-Петербурга.

Форсировать события не буду, но одно могу сказать твёрдо: очень хочу продолжить в стихах рубцовскую тему. Магнетизм поэзии Рубцова уникален. Может быть, он ещё подарит нам открытия…

«В библиотеке имени Рубцова…»

В библиотеке имени Рубцова

я слышу не слова, а Слово.

Как далеко отсель до Вологодчины,

хотя и здесь Россия —

                           наша вотчина.

В матросском кубрике и в заводской общаге

Рубцов умел к себе стать беспощадным:

не поддавался он чужим влияньям,

созвучными он жил всегда словами.

Не ангел,

                но не чёрт из кочегарки,

он Северную Русь

                 любил так жарко,

что все иные на пути просторы

его, рубцовской,

                            лиры

                                не расстроили.

Во славу русским кружевам

«Вологодские слов русских кружева».

Николай Рубцов

Что нам кружева брабантские[9] —

щегольские, почти царские,

ну, не царские – королевские,

назови их просто светские!

А у нас, а у нас,

красотою не таясь,

вроде бы неброские —

наши вологодские!

В простоте волшебной

чудо задушевное.

В стороне от всяких мод

да от чужеземных морд

помыслы народные

мастерством свободные.

Не заёмное всё.

Очень русское всё.

Повседневность украшали,

в душах вредность приглушали.

Эти наши кружева —

словно русские слова!

Ты попробуй, овладей!

Нет учебников нигде!

Мы по избам пройдём,

поглядим да переймём.

Кружева плести —

быть счастливым на Руси!

Там, где поле и цветы

«Легче там, где поле и цветы», —

снова повторяю за Рубцовым.

Нам от этой тихой красоты

кажется всё радостным и новым.

Заглушает ветер полевой

или луговой

                   (не в этом дело!)

всё, что было в жизни горевой,

всё, что до конца не отболело.

Ну какие у меня поля —

улицы одни в домах бетонных!

Для полей всегда нужна земля,

на душе в полях всегда просторно!

А цветы, очей моих краса,

то к земле от ветра припадают,

то посмотрят прямо в небеса,

то в траве от взора пропадают.

А звезда полей, твоя звезда?..

Я её в полях ночных не встретил.

Ночи я встречаю в городах.

Небосклон от них и ночью светел.

Вот мои цветы, мои поля —

в заоконном транспортном пейзаже.

Выйду в чисто поле в полдень я —

грусть-тоска в душе моей уляжется.

«Всю жизнь приют найти себе пытался…»

Всю жизнь приют найти себе пытался,

но бесприютным всё-таки остался.

Что ни скажи – могила не приют,

хотя её порою так зовут,

конечно же, – с тоскою и со вздохом!

Всё бесприютной выдалась эпоха:

сперва – война,

                затем – послевоенье.

Вот слово!

              Проросло в стихотворенье!

А дальше что?..

                      Судьба без передышки.

И всё-таки он пишет, пишет, пишет…

Не может с повседневностью смириться.

В поэзии

                   приют ему открылся.

О мастерстве, таланте и судьбе

Озарение… Вдохновение…

Обретённое мастерство…

В дополнение —

                 есть веление,

о котором пока нет слов.

Сколько светлых умов пытались

вызнать тайну эту из тайн,

и, как волны,

             силы их,

                раз-би-ва-лись!

Всех попуток не сосчитать!

…Поглядишь – всего-то набросочек

обнаружен

                в черновиках.

Вроде всё удивительно просто,

а вчитаешься —

                      на векá!

Вот ведь сила какая в творчестве!

Проявилась – и навсегда!

Вызнать хочется и не хочется.

Снова НЕТ отрицает ДА.

Волшебство всегда чуть загадочно,

даже если расколдовать.

Декорации так безрадостны,

а кулисы – те как дрова!

Но когда раскрылся занавес,

но когда воцарялись цвета,

волшебством становились таинства

и владела всем красота.

А в поэзии?..

А в поэзии

всё наглядней ещё стократ:

строчки дивные, строчки пресные,

мнимый клад и открытий клад!