Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения Страница 26

На траве

Маргаритки росли в траверукоделием на канве;после дождичка в четвергспал я в Лондоне на траве.

Тучи двигались в синевена восток, может быть, к Неве;так я думал, глазами вверхлежа в Лондоне на траве.

Шпили множились в голове,как Вестминстера дубль W;в Девятнадцатый плыл я век,лежа в Лондоне на траве.

В гости к царствующей вдове,к деревянным столам тавернпуть держал я, глазами вверхлежа в Лондоне на траве.

Но сквозь окна в сплошной листвеприплывал я опять к Москве,к тишине подмосковных рек,лежа в Лондоне на траве.

К золотой, в небесах, главе,к недописанной там главея приплыл, не поднявши век,лежа в Лондоне на траве.

В Лондоне

Был Лондон, был и есть.Теперь я в это верю,раз я имею честьгулять по Рассел-скверу.Был Лондон, был и есть.И я в нем тоже «мистер»,и есть и Ист и Вест,Ист-Энд есть и Вестминстер.

А вдалеке, в Москве,у церковки румяной,казалось — Рассел-скверлишь место из романа,лишь лист из БСЭс парламентом, с туманом…Так, Лондон есть? — Yes, сэр,он здесь, и без обмана.

Он здесь — огромный центркомпаний и колоний,он — «Таймс» с колонкой цен,он — Нельсон на колонне,он — город королев,где мирные, как пониединорог и левприставлены к короне.

Он — город часовыхв давнопрошедших позах,подстриженной травы,живых головок Грёза,ораторов в садах,седеющих спортсменови стрелок, что всегдадрожат на «переменно».

Он — всем известный видиз книжки «Принц и нищий»,он — магазин, где твидиз клетчатой шерстищи,он — город деловой,он — котелок и зонтик.Он — Лондон. У негонет никаких экзотик.

Да, Лондон был и естьпри Тауэре, при Темзе,хотя не перечестьк нему моих претензий,что он, как человек,застрявший в прошлом веке,его Двадцатый векпохож на Fin de Siècle.

И Лондон погруженв себя же, то есть в Лондон,и в ресторане он,как проповедь, преподано том, как надо сесть,как пудинг есть, как поридж…Да, Лондон был и есть.Его не переспоришь.

Есть фирмы —…Сын и Ко,камины в каждом доме,и равнодушье ковсему на свете, кроместолицы островной,где правят англичане,к которой остальнойвесь мир — лишь примечанье.

И чинный клерк сей мирпросматривает мельком;мир набран, как пунктир,петитом самым мелким.А Нил? А Кипр? А Крит?И это вроде мир же!Нет, он ему закрытстолбцами сводок биржи.

А все же Лондон естьпрекрасный и воскресный;он как театр без мест,но с уличным оркестром.И в кружку горсть монетмне было бросить лестно,притом, что нищих нетв сословьях королевства.

Рабочий класс, ты где?Бастуешь, или терпишь,или про черный деньна сердце порох теплишь?Но ты в раю надежд,в саду старинной песни,в рассрочку твой коттедж,есть пенсия, есть пенсы,есть, наконец, трава,чтоб отдохнуть на славу.Но где твои права?А Лондон — твой по праву.

Да, Лондон был и есть,каким в прошедший век был,и захотелось сестьв вагон, идущий в Мегби,по шпалам сквозь туманпробраться незнакомцемв тот Диккенса роман,что так и не закончен.

Не плохо и с толпойспуститься в Антерграунд, —там каменной трубойк тебе стихи нагрянут…Но чтобы сверху внизузнать его серьезно —понадобится жизньподробная, как проза.

Да, приоткрыть бы дверьв уединенный домик,где жизнь уже теперьне диккенсовский томик,да и не те сверчки…Но и узнать не просто,как чувствует толчкиподземные сей остров.

Да, Лондон был и есть,и, несомненно, будет.И про него Гефест,конечно, не забудет.Но должен он учестьшарообразность света,что, кроме этих мест,вокруг него — планета;

что общей этот шарокутан атмосферой,что если где пожар,то всюду пахнет серой,и если гром, то весьон сотрясает воздух,а жить нам — только здесь,а не на дальних звездах.

И должен он понять,помалости трезвея,что мир — не экспонатБританского музея.Об этом факте вестьему принесть — я волен.А тем, что Лондон есть, —гуд морнинг, я доволен.

Будущим людям

Над самолетом — солнце близко,внизу — туманная погода.А я в уме писал запискудрузьям двухтысячного года.

Мы с вами, будущие люди,все разберем и все обсудим,и все поправим, все наладим, —мир будет светел и наряден.

И пусть в другом тысячелетьенет наших нынешних знакомых, —мы в этом новом Новом Светесебя почувствуем как дома.

Пусть трудно тем, кто был допущенсмотреть и вглядываться дальше,перед стихами о грядущем —высотные громады фальши.

Но что в своей семье стесняться, —теперь вы знаете, что делать,а ваши дни нам часто снятся,как Вере Павловне в «Что делать?».

И мы ведь были сном о чуде,ведь до семнадцатого года —такие ж «будущие люди»мы с вами были для народа.

За век до штурмов и нашествий,свой горький день опережая,писал те главы Чернышевскийс целинных наших урожаев.

Для нас знаменами алели,в подполье с Лениным трудились,себя для нас не пожалели,чтоб завтрашние мы родились.

И впредь — у вас над головамитакое ж точно солнце будет,ведь мы одно и то же с вами,родные будущие люди.

У вас такие ж точно руки,и вас мы кличем, зааукав;вы — наши дети, наши внуки,вы — наши дети наших внуков.

Тут бой идет грознее Библий,тут нами строится преграда,чтоб ваши бабки не погиблиот термоядерного ада.

Для вас мы выходили в полепод шум уборочных орудий,чтоб вам не знать голодной доли,родные будущие люди.

На этом свете ненаглядномнам приходилось ушибаться;мы ошибались так наглядно,что вам легко не ошибаться.

Но мы за будущее бились,за вас, железом и словами,чтоб матери в отцов влюбились,чтоб забеременели вами;

чтоб кислород остался тем же,каким он был от Сотворенья,у нас в Москве, у них на Темзе,у всех — на Сене и на Рейне.

Ведь ваших сыновей дыханьемы отстояли в этом веке…Так посидите над стихами,закрыв воспоминаний веки.

Их написал я над Ла-Маншем,под гул винтов, во время круга…Друзья, давайте будем раньшесквозь время узнавать друг друга!

Остров Маргит

Острова на Дунае…Я живу на одном.Парк стоит, затеняямой гостиничный дом.

Клены чем-то похожина слоновьи ступнии морщинисты кожей.Много помнят они.

Их огромные кронышире этих небес;я любил, удивленный,их зеленый навес.

Рядом — скошенный бархатс маргаритками в нем,скамьи острова Маргит,пустовавшие днем.

Дальше — место оркестра,островной ресторан;там плетеные креслаприслонились к столам.

По утрам никого нет,листья падают с крон,скрипка утром не стонет,но ворчит саксофон.

Парком острова Маргитс тихим шепотом шиншли новейшие маркииностранных машин.

Выходили из дверец,под органный сигнал —в черной паре венгерецвыходить помогал.

Я по острову Маргиттолько утром ходил;лишь в пустеющем паркея был не один.

Там секретничал шелест,птица каплю пила,лезли вверх, копошилисьмуравьи у дупла.

В круглых ракушках слизниоблепляли ростки…В этой временной жизнине знал я тоски.

Только вечером, толькоскрипкой взмолится джаз,и толпа среди столиковзапестреет, кружась,

и заполнятся скамьи,пустовавшие днем,где, обвившись руками,сядут только вдвоем,

только губы прижмутсяк потемневшим плечами признанья начнутсяпод смычком скрипача, —

из-под клена ночного,постояв в стороне,одиночество сноваподходило ко мне.

Начинало сначала,повторяло все то,что уже откричало,превратилось в ничто,

убеждало, тревожа,шепотком укоризн…Что же временно? Что женастоящая жизнь?

Панорама иллюзий —кленов, замков, рекиили, свитые в узел,две далеких руки?

Но и вечер не вечен, —тихнет берег речной;остров Маргит увенчаннаддунайской луной.

И опять никого нет,звезды падают с крон,скрипка больше не стонет,не ворчит саксофон.

Ночь на острове Маргит,сон кленовых вершин,спят новейшие маркииностранных машин.

Ни шагов, ни оркестра.Глухо в сердце моем.Вот — еще одно местоздесь, на шаре земном.

Зеркало