Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин Страница 25

А отныне всё по-иному:

День дотлеет, и год промчится,

Постоялец прибьётся к дому,

Да хозяин не постучится.

(«Чёрное пламя»)

С чем добрёл он к новому, подступающему 1946-му, первому послевоенному году?

Только что, в 1945-м, вышла очередная его маленькая поэтическая книжка под названием «Герои нашего фронта». То, впрочем, не про большую поэзию: в сборник попали стихи, касавшиеся японской кампании. Цикл «Чёрное пламя» туда точно не поместишь.

Книжка эта, если пересчитать, была пятой: две, упоминавшиеся нами, вышли до войны. И ещё две во время войны: в 1943-м, в блокадном Ленинграде – сборник «Во имя жизни» и в 1944 году, в Беломорске, – сборник «Люди боя».

Оглядываясь, можно утверждать, что именно он был главным поэтом Волховского фронта. Да и Карельского – тоже. Ну и Дальневосточного, чего уж тут скромничать.

Весь Советский Союз до сих пор знал и пел несколько его песен.

Отдельная гордость: вернувшийся в 1943 году из эмиграции Александр Вертинский вослед за «Кустом ракитовым» положил на музыку ещё одно стихотворение Шубина – «Романс» («Гасли-меркли звёзды ясные вдали…»).

Помимо перечисленного, были в послужном списке Шубина вещи, о которых никогда и никто б не догадался. А ведь втайне на войне Шубин отвечал – и ответил! – за то, чего не было суждено написать пропавшим его собратьям по перу – Борису Корнилову и Павлу Васильеву. Шубин, как никто другой, продолжил их голоса во времени.

Какие стихи бы сочинили они – если б выжили! – вот вопрос.

И вот мы читаем у Шубина:

И когда, взревев, над нами взрывы

Закачались на косматых лапах,

И не вязь брусничного налива

Расстелилась в кровяных накрапах;

И когда, крича всё глуше-глуше,

Гибли рощи в орудийном шквале, —

Нашу плоть живую, нашу душу —

Край наш вместе с нами убивали!

Нет, не разучились мы по-птичьи

Петь и говорить по-человечьи,

Душегубы волчьего обличья

Нас не разроднили с нашей речью.

(«Современники», 1946)

Перед нами ненаписанные стихи Корнилова или Васильева! Это их природа явила себя, это их образы, их «косматые лапы», их птичья речь и человечья, сплетённая воедино.

Шубин был не только майором, рядовым, бойцом, военкором, фронтовым поэтом.

Шубин был связным в русской поэзии. Он допел за теми, кого безжалостно сбили до срока.

При всей своей скромности внутренне Шубин наверняка знал себе цену.

Как поэт он был больше многих иных знаменитых собратьев – хоть Суркова, хоть Долматовского. Пожалуй, он был не меньше Симонова – которого, заметим, никогда не читал наизусть.

Эту его особенность заметил всё тот же Алексей Кондратович: Шубин был в состоянии запомнить и через день повторить на память стихотворение, прозвучавшее вчера по радио, – но, если кто-то из поэтов был ему чужд, Шубин, сколько ни тормоши, спокойно, без вызова отвечал: «Этого я не запоминаю».

Затаённую ревность можно понять: Симонов был на год моложе Шубина, а в 1946 году уже третью Сталинскую премию получил; книги же его выходили и переиздавались непрестанным потоком.

С другой стороны – столько, казалось бы, сил Шубин накопил к 1946 году, столько знаний: самое время было собраться и пойти на последний, слава богу, бескровный штурм поэтических высот.

Надо только заново всё начать, с чистого листа.

И первым делом жениться на самой лучшей, самой красивой, самой доброй и ласковой русской девушке.

Шубин встретил её в самом конце 1945 года.

Был поэтический вечер в Литературном институте. Выступали уже, по сути, классики – Владимир Луговской, Павел Антокольский, Михаил Светлов. Шубин в числе прочих читал три стихотворения.

После вечера с поэтом и фронтовиком Алексеем Недогоновым Шубин заглянул в столовую Клуба писателей.

– Видишь вон там, в углу, белокурую девчонку? – спросил он Недогонова. – Как она тебе?

– Очень даже ничего. Кто такая, как зовут?

– Это моя будущая жена. Как зовут – не знаю. Не знаком.

Девушку звали Галя Каманина. Дочь известного во второй половине 1920-х годов брянского писателя Фёдора Каманина.

В 1937 году Фёдора Каманина арестовали по доносу коллеги. Просидел чуть больше года; ничего не доказав, выпустили.

В Отечественную семья Каманиных оказалась на оккупированной территории, и в августе 1942 года их всех угнали в Германию – отца, мать и Галю с братом.

Так в 14 лет Галя оказалась в оккупации. Её разлучили с семьёй. Она работала на кожевенной фабрике, оттуда её перевели на военный завод. Удивительно, но вся их семья мытарства в плену пережила – и дождалась освобождения. Освободили их американцы.

Осенью 1945-го 17-летняя Галя вернулась из немецкого плена.

Паспортов им не дали – только спецудостоверения, не позволявшие приближаться к Москве на расстояние менее 100 км.

Но старые литературные товарищи Каманина (от Фёдора Гладкова до Александра Твардовского) помогли и деньгами, и делами. Галю устроили на работу – секретарём учебной части в Литературном институте.

Ко времени знакомства с поэтом стихи Шубина Галя уже знала: у подружки по Литинституту, с которой они жили в одной комнате, было две его книги.

Подружку звали Вера, она была замечательной красавицей и сама писала стихи. Вера была с Галей в тот день, когда Шубин подошёл к ним познакомиться. Галя поначалу даже не поняла, кого из них он выбрал.

Она вспоминала позже, каким увидела в тот день Шубина: «Моё… впечатление полностью совпало с тем образом “героя”, который я придумала и рисовала себе в воображении…»

Проще говоря, безоглядно влюбилась.

Он по-прежнему был замечательно хорош собой, отлично сложен, а говорил так, что заслушаешься. При этом не наглец и не позёр.

На Новый год Галя уехала к родителям в деревню.

Второго января 1945 года, вернувшись в общежитие, обнаружила записку: «Дед Мороз – Павел Шубин поздравляет молчаливую девушку Галю Каманину с Новым годом, желает ей счастья и обещает ей в новом году большие перемены в личной жизни! Павел».

На следующий день он явился к ней и рассказал:

– Я приходил 31-го, искал вас. Я, видите ли, загадал: если мы с вами встретим Новый год вместе, то будем вместе долго, может быть, всю жизнь. Хорошо, что я не суеверен. Мы скоро поженимся…

– Мы не можем пожениться, – сказала, замирая сердцем, Галя. – Мне ещё не исполнилось восемнадцать. К тому же у меня нет паспорта.

Он даже не стал спрашивать, почему у неё нет паспорта. Пожал плечами и ответил:

– Других причин нет? Когда