Антология - Западноевропейская поэзия XХ века Страница 22

РОМАНИСТ

Перевод Э. Шустера

Затянутых в талант, как в вицмундиры,Поэтов по ранжиру ставим мы;Одни корпят, заброшенны и сиры,Другие вдруг напьются сулемы,

А третьи мчат, как лихачи-гусары.Ну а тебе бороться предстоитС правдивостью и со свободой дара,Чтоб обрести для нас привычный вид.

Во имя этого придется скукуВпитать тебе, и суше стать стократ,Лжеправедности изучить науку,

Воспеть разврат, когда того хотят,И мучаться, как от сердечной боли,За выпавшие нам свинячьи роли.

ПАМЯТИ ЙЕЙТСА

(Скончался в январе 1939 года)

Перевод А. Эппеля

Он исчез в тусклой стуже:Оцепенели реки, опустели аэропорты,Снег исказил статуи,Ртуть падала во рту блекнувшего дня.О, вся метеорология согласна —День этой смерти был тусклым холодным днем.

Далеко от его умираньяВолки продолжали бегать по лесам.Сельскую речку не обольстили тонные парапеты.Глаголы траураНе пустили в строки смерть.

А для него был последний полдень самого себя,Полдень санитарок и шепотов;Окраины тела взбунтовались,Перекрестки разума пустовали,Предместья обезголосило молчанье,Родники чувств иссякли;Он воплотился в своих почитателей.

И вот, разбросанный по сотням городов,Он без остатка отдан незнакомым чувствам,Дабы обрести счастье в иных лесахИ расплачиваться по законам чужой совести.Слова умершегоПресуществляются в живущем.

Но в значительном и галдящем завтра,Где рычит биржевик,А бедняк притерпелся к бедности,И в одиночке своего «я» всякий почти убежденВ собственной свободе,Несколько тысяч не забудут этот день,Как не забываешь день, в который совершил необычное.О, вся метеорология согласна —День этой смерти был тусклым холодным днем.

Ты глупым был, как все; всё пережил твой дар:Тщету богатых женщин, тебя, твое старенье,Тебя до стихотворства довела безумная Ирландия.Сейчас в Ирландии бред и погода те же —Поэзия ничто не изменяет, поэзия живетВ долинах слов своих; практические людиЕю не озабочены; течет на юг, чиста,Она от ранчо одиночеств и печалейДо стылых городов, где веруем и умираем мы, и выживаетСама — событье и сама — уста.

Отворяй врата, погост, —Вильям Йейтс — почетный гость!Бесстиховно в твой приютЛег Ирландии сосуд.

Время, коему претитСмелых и невинных вид,Краткий положив пределСовершенству в мире тел,

Речь боготворя, проститТех лишь, в ком себя же длит;Трус ли, гордый ли — у ногПолагает им венок.

Время, коим был взращенРедьярд Киплинг[32] и прощен —И Клоделю[33] все простит,Ибо слог боготворит.

Лают в европейский мракСворы тамошних собак,Всякий сущий там народЗлобу сеет — горе жнет.

Объявляет каждый взорСвой мыслительный позор.Реки жалости в слезахЗаморожены в глазах.

Пой, поэт, с тобой, поэт,В бездну ночи сходит свет.Голос дерзко возвышай,Утверди и утешай.

Обрабатывая стих,Пой злосчастья малых сих,Пестуй на проклятье ихВертоград в строках своих.

Пусть иссохшие сердцаНапоит родник творца,Ты в темнице их же днейОбучай хвале людей.

1 СЕНТЯБРЯ 1939 ГОДА

Перевод А. Сергеева

Я сижу в забегаловкеНа Пятьдесят ВторойУлице; в зыбком светеГибнут надежды умниковПозорного десятилетия:Волны злобы и страхаПлывут над светлой землей,Над затемненной землей,Поглощая личные жизни;Тошнотворным запахом смертиОскорблен вечерний покой.

Пунктуальный ученый можетПеречислить наши грехиОт лютеровских временДо наших времен, когдаЕвропа сошла с ума;Наглядно покажет он,Из какой личинки возросШизофреничный бог:С букварем в сознанье вошло,Что тот, кому делают зло,Сам причиняет зло.

Уже изгой Фукидид[34]Знал все наборы словО демократииИ все тиранов пути,И весь этот ветхий вздор,Рассчитанный на мертвецов.Он сумел рассказать,Как гонят науку прочь,Привычкой становится больИ беззаконьем закон.И все предстоит опять.

В этот нейтральный воздух,Где небоскребы всеюСвоей высотой утверждаютВеличье Простых людей,Радио тщетно вливаетБессильные оправдания.Но кто еще может житьМечтою о процветании,Когда в окно сквозь стеклоВиден империализмИ международное зло?

Люди за стойкой стремятсяПо-заведенному жить:Джаз должен вечно играть,А лампы вечно светить.На конференциях тщатсяОбставить мебелью доты,Придать им сходство с жильем,Чтобы мы, несчастные дети,Страшащиеся темноты,Брели в нечистом лесуИ не знали, куда бредем.

Воинственная чепухаИз уст Высоких персонВ нашей крови жива,Как первородный грех.То, что безумец Нижинский[35]О Дягилеве[36] сказал,В общем, верно для всех:Каждое существоСтремится к недостижимому,Желает не всех любить,Но чтоб все любили его.

Владельцы сезонных билетов,Из консервативного мракаПробуждаясь к моральной жизни,Клянутся себе поутру:«Я буду верен жене,И все пойдет по-иному».Просыпаясь, вступают воякиВ навязанную игру.Но кто поможет владыкам?Кто заговорит за немого?Кто скажет правду глухому?

Мне дарован язык,Чтобы избавить от пут,От романтической лжиМозг человека в толпе,От лжи бессильных Властей,Чьи здания небо скребут.На свете нет Государств,В одиночку не уцелеть.Горе сравняло всех;Выбор у нас один —Любить или умереть.

В глупости и в ночиМир беззащитный погряз;Мечутся азбукой Морзе,Пляшут во тьме лучи —Вершители и СправедливцыШлют друг другу послания.Я, как и все, порождениеЭроса и земли,В отчаянье всеотрицания —О, если бы я сумелВспыхнуть огнем утверждения!

ЩИТ АХИЛЛА

Перевод П. Грушко

Он ладит щит, а она глядит,Надеясь узреть на нем виноград,И паруса на дикой волне,И беломраморный мирный град,Но на слепящий глаза металлЕго искусная длань нанеслаПросторы, выжженные дотла,И небо, серое, как зола…

Погасшая земля, где ни воды,Ни трав и ни намека на селенье,Где не на чем присесть и нет еды,И все же в этом сонном запустеньеВиднелись люди, смутные, как тени,Строй бесконечных башмаков и глаз,Пустых, пока не прозвучал приказ.

Безликий голос — свыше — утверждал,Что цель была оправданно законной,Он цифры приводил и убеждал,Жужжа над ухом мухой монотонной, —Взбивая пыль, колонна за колоннойПошла вперед, пьянея от тирад,Чья логика была дорогой в ад.

Она глядит, как он ладит щит,Надеясь узреть священный обряд,Пиршество и приношение жертв, —Нежных, увитых цветами телят, —Но на слепящий глаза металлДлань его не алтарь нанесла:В отсветах горна видит онаДругие сцены, иные дела…

Колючей проволокой обнесенКакой-то плац, где зубоскалят судьи,Стоит жара, потеет гарнизон,Встав поудобнее, со всех сторонНа плац досужие глазеют люди,А там у трех столбов стоят, бледны,Три узника — они обречены.

То, чем разумен мир и чем велик,В чужих руках отныне находилось,Не ждало помощи в последний мигИ не надеялось на божью милость,Но то, с каким усердием глумиласьТолпа над унижением троих, —Еще до смерти умертвило их.

Она глядит, как он ладит щит,Надеясь атлетов узреть на нем,Гибких плясуний и плясунов,Кружащихся перед священным огнем, —Но на слепящий глаза металлЛегким мановеньем рукиОн не пляшущих поместил,А поле, где пляшут лишь сорняки…

Оборвыш камнем запустил в птенцаИ двинул дальше… То, что в мире этомНасилуют и могут два юнцаПрирезать старца, — не было секретомДля сорванца, кому грозил кастетомМир, где обещанному грош ценаИ помощь тем, кто немощен, смешна.

Тонкогубый умелец Гефест[37]Вынес из кузни Ахиллов щит.Фетида[38], прекрасногрудая мать,Руки к небу воздев, скорбит,Увидев, что оружейник ГефестВыковал сыну ее для войны:Многих сразит жестокий Ахилл,Но дни его уже сочтены.

СЛОВА