Сергей Есенин - Стихотворения и поэмы Страница 20

2

«Ну что же! Вставай, Сергуша!Еще и заря не текла,Старуха за милую душуОладьев тебе напекла.Я сам-то сейчас уедуК помещице Снегиной…ЕйВчера настрелял я к обедуПрекраснейших дупелей».

Привет тебе, жизни денница!Встаю, одеваюсь, иду.Дымком отдает росяницаНа яблонях белых в саду.

Я думаю:Как прекраснаЗемляИ на ней человек.И сколько с войной несчастныхУродов теперь и калек!И сколько зарыто в ямах!И сколько зароют еще!И чувствую в скулах упрямыхЖестокую судоргу щек.

Нет, нет!Не пойду навеки.За то, что какая-то мразьБросает солдату-калекеПятак или гривенник в грязь.

«Ну, доброе утро, старуха!Ты что-то немного сдала?»И слышу сквозь кашель глухо:«Дела одолели, дела.У нас здесь теперь неспокойно.Испариной всё зацвело.Сплошные мужицкие войны —Дерутся селом на село.Сама я своими ушамиСлыхала от прихожан:То радовцев бьют криушане,То радовцы бьют криушан.А всё это, значит, безвластье.Прогнали царя…Так вот…Посыпались все напастиНа наш неразумный народ.Открыли зачем-то остроги,Злодеев пустили лихих.Теперь на большой дорогеПокою не знай от них.Вот тоже, допустим… с Криуши…Их нужно б в тюрьму за тюрьмой,Они ж, воровские души,Вернулись опять домой.У них там есть Прон Оглоблин,Булдыжник, драчун, грубиян.Он вечно на всех озлоблен,С утра по неделям пьян.И нагло в третьевом годе,Когда объявили войну,При всем честном народеУбил топором старшину.Таких теперь тысячи сталоТворить на свободе гнусь.Пропала Расея, пропала…Погибла кормилица Русь…»

Я вспомнил рассказ возницыИ, взяв свою шляпу и трость,Пошел мужикам поклониться,Как старый знакомый и гость.

Иду голубою дорожкойИ вижу – навстречу мнеНесется мой мельник на дрожкахПо рыхлой еще целине.«Сергуха! За милую душу!Постой, я тебе расскажу!Сейчас! Дай поправить вожжу,Потом и тебя оглоушу.Чего ж ты мне утром ни слова?Я Снегиным так и бряк:Приехал ко мне, мол, веселыйОдин молодой чудак.(Они ко мне очень желанны,Я знаю их десять лет.)А дочь их замужняя АннаСпросила:– Нет тот ли, поэт?– Ну, да, – говорю, – он самый.– Блондин?– Ну, конечно, блондин!– С кудрявыми волосами?– Забавный такой господин!– Когда он приехал?– Недавно.– Ах, мамочка, это он!Ты знаешь,Он был забавноКогда-то в меня влюблен.Был скромный такой мальчишка,А нынче…Поди ж ты…Вот…Писатель…Известная шишка…Без просьбы уж к нам не придет».

И мельник, как будто с победы,Лукаво прищурил глаз:«Ну, ладно! Прощай до обеда.Другое сдержу про запас».

Я шел по дороге в КриушуИ тростью сшибал зеленя.Ничто не пробилось мне в душу,Ничто не смутило меня.Струилися запахи сладко,И в мыслях был пьяный туман…Теперь бы с красивой солдаткойЗавесть хорошо роман.

Но вот и Криуша…Три годаНе зрел я знакомых крыш.Сиреневая погодаСиренью обрызгала тишь.Не слышно собачьего лая,Здесь нечего, видно, стеречь —У каждого хата гнилая,А в хате ухваты да печь.Гляжу, на крыльце у ПронаГорластый мужицкий галдеж.Толкуют о новых законах,О ценах на скот и рожь.«Здорово, друзья!»«Э, охотник!Здорово, здорово!Садись!Послушай-ка ты, беззаботник,Про нашу крестьянскую жисть.Что нового в Питере слышно?С министрами, чай, ведь знаком?Недаром, едрит твою в дышло,Воспитан ты был кулаком.Но всё ж мы тебя не порочим.Ты – свойский, мужицкий, наш,Бахвалишься славой не оченьИ сердце свое не продашь.Бывал ты к нам зорким и рьяным,Себя вынимал на испод…Скажи:Отойдут ли крестьянамБез выкупа пашни господ?Кричат нам,Что землю не троньте,Еще не настал, мол, миг.За что же тогда на фронтеМы губим себя и других?»И каждый с улыбкой угрюмойСмотрел мне в лицо и в глаза,А я, отягченный думой,Не мог ничего сказать.Дрожали, качались ступени,Но помнюПод звон головы:«Скажи,Кто такое Ленин?»Я тихо ответил:«Он – вы».

3

На корточках ползали слухи,Судили, решали, шепча.И я от моей старухиДостаточно их получал.

Однажды, вернувшись с тяги,Я лег подремать на диван.Разносчик болотной влаги,Меня прознобил туман.Трясло меня, как в лихорадке,Бросало то в холод, то в жар,И в этом проклятом припадкеЧетыре я дня пролежал.

Мой мельник с ума, знать, спятил.Поехал,Кого-то привез…Я видел лишь белое платьеДа чей-то привздернутый нос.Потом, когда стало легче,Когда прекратилась трясь,На пятые сутки под вечерПростуда моя улеглась.Я встал.И лишь только полаКоснулся дрожащей ногой,Услышал я голос веселый:«А!Здравствуйте, мой дорогой!Давненько я вас не видала.Теперь из ребяческих летЯ важная дама стала,А вы – знаменитый поэт.. . . . . . . . . .

Ну, сядем.Прошла лихорадка?Какой вы теперь не такой!Я даже вздохнула украдкой.Коснувшись до вас рукой.Да…Не вернуть, что было.Все годы бегут в водоем.Когда-то я очень любилаСидеть у калитки вдвоем.Мы вместе мечтали о славе…И вы угодили в прицел,Меня же про это заставилЗабыть молодой офицер…»

Я слушал ее и невольноОглядывал стройный лик.Хотелось сказать:«Довольно!Найдемте другой язык!»

Но почему-то, не знаю,Смущенно сказал невпопад:«Да… Да…Я сейчас вспоминаю…Садитесь.Я очень рад.Я вам прочитаю немногоСтихиПро кабацкую Русь…Отделано четко и строго.По чувству – цыганская грусть».«Сергей!Вы такой нехороший.Мне жалко,Обидно мне,Что пьяные ваши дебошиИзвестны по всей стране.Скажите:Что с вами случилось?»«Не знаю».«Кому же знать?»«Наверно, в осеннюю сыростьМеня родила моя мать».«Шутник вы…»«Вы тоже, Анна».«Кого-нибудь любите?»«Нет».«Тогда еще более странноГубить себя с этих лет:Пред вами такая дорога…»

Сгущалась, туманилась даль.Не знаю, зачем я трогалПерчатки ее и шаль.. . . . . . . . . . . . .Луна хохотала, как клоун.И в сердце хоть прежнего нет,По-странному был я полонНаплывом шестнадцати лет.Расстались мы с ней на рассветеС загадкой движений и глаз…

Есть что-то прекрасное в лете,А с летом прекрасное в нас.

Мой мельник…Ох, этот мельник!С ума меня сводит он.Устроил волынку, бездельник,И бегает, как почтальон.Сегодня опять с запиской,Как будто бы кто-то влюблен:«Придите.Вы самый близкий.С любовьюОглоблин Прон».

Иду.Прихожу в Криушу.Оглоблин стоит у воротИ спьяну в печенки и в душуКостит обнищалый народ.

«Эй, вы!Тараканье отродье!Все к Снегиной!..Р-раз и квас!Даешь, мол, твои угодьяБез всякого выкупа с нас!»И тут же, меня завидя,Снижая сварливую прыть,Сказал в неподдельной обиде:«Крестьян еще нужно варить».

«Зачем ты позвал меня, Проша?»«Конечно, ни жать, ни косить.Сейчас я достану лошадьИ к Снегиной… вместе…Просить…»И вот запрягли нам клячу.В оглоблях мосластая шкеть —Таких отдают с придачей,Чтоб только самим не иметь.Мы ехали мелким шагом,И путь нас смешил и злил:В подъемах по всем оврагамТелегу мы сами везли.

Приехали.Дом с мезониномНемного присел на фасад.Волнующе пахнет жасминомПлетневый его палисад.Слезаем.Подходим к террасеИ, пыль отряхая с плеч,О чьем-то последнем часеИз горницы слышим речь:«Рыдай не рыдай – не помога…Теперь он холодный труп…Там кто-то стучит у порога…Припудрись…Пойду отопру…»

Дебелая грустная дамаОткинула добрый засов.И Прон мой ей брякнул прямоПро землю,Без всяких слов.«Отдай!.. —Повторял он глухо. —Не ноги ж тебе целовать!»

Как будто без мысли и слухаОна принимала слова.Потом в разговорную очередьСпросила меняСквозь жуть:«А вы, вероятно, к дочери?Присядьте…Сейчас доложу…»

Теперь я отчетливо помнюТех дней роковое кольцо.Но было совсем нелегко мнеУвидеть ее лицо.Я понял —Случилось горе,И молча хотел помочь.«Убили… Убили Борю…Оставьте!Уйдите прочь!Вы – жалкий и низкий трусишка.Он умер…А вы вот здесь…»

Нет, это уж было слишком.Не всякий рожден перенесть.Как язвы, стыдясь оплеухи,Я Прону ответил так:«Сегодня они не в духе…Поедем-ка, Прон, в кабак…»

4