Я была в твоей шкуре. Долгая дорога в сторону жизни - Татьяна Маркова Страница 15

И вдруг из головы выпрыгивает: «В больничной палате нет принтера, зато есть иглы с капельницами». Написала на одном дыхании и на автомате отправила Мите и Саньке на What'sApp. В это время пришли два медбрата, покатили Нину на какое-то очередное обследование (обычно на кроватях прямо увозят). Уже и не знаю, на какое, если честно – их так много назначают. Я по-быстрому отправилась в наш кафетерий. Пока стояла в очереди за кофе и салатом, пока расплачивалась и устраивалась за столиком, смотрю, а у меня десяток неотвеченных смс. Написали и Саня, и Митя, и мама. Как я понимаю, и с ней кто-то из них успел связаться. У них от моих стихов просто паника – что случилось? Что с Ниной? Что с тобой? А у нас-то в общем, всё как обычно, по плану. Моя эмоция ушла, а на бумаге осталась и передалась родным. Что сказать – сила слова. Посылаю теперь Вам.

В больничной палате нет принтера,

Зато есть иглы с капельницами —

Мешочки яда лечащего

И провода кричащие.

Печатаю мысли мысленно,

В оголённый нерв собранные.

Сканируйте сами, а надо —

Печатайте, чтобы прочесть

Мою боль от иголок, воткнутых

В нежную душу дочери.

А ещё я познакомилась с несколькими семьями и их больными детьми. Горя много вокруг. Бывает хуже, скажу я Вам. Теперь нахожу радость, если хоть чем-то могу помочь и им.

Посылаю Вам на ночь глядя свой рассказ «Блины» про жизнь в больнице.

Блины

– Простите, у Вас случайно нет соды? – опускает глаза в пол мужчина с бородкой, лежащей словно банан в нижней части лица.

Ислам не позволяет открыто смотреть на чужих женщин. Тагир чеченец. Из древнего аула. Ещё два года назад у него была большая семья, четверо детей и даже двое внуков. Собирались на праздники, гуляли на свадьбах. Человек по сто и больше. Его бескрайний горный мир смыло лавиной боли, и он уныло расплющился до одной палаты в брюссельской больнице. Круг общения – врачи, пара родителей с Украины и из Армении, которые по молодости называют его на русский манер дядя Толя, переводчик и пятнадцатилетний сын Эмин с диагнозом лейкемия.

Я познакомилась с Тагиром, столкнувшись тарелками на больничной кухне буквально через пару дней, как мы с дочерью оказались в детском отделении гематологии и онкологии огромного университетского госпиталя в Бельгии. Я ругнулась по-русски, а он засмеялся и заговорил. Спросил про нас и про нашу ситуацию. Еле сдерживая себя, я сухо ответила. Моя шестнадцатилетняя дочь была срочно госпитализирована с таким же диагнозом, как и у Эмина, – лейкемия. Рассказывать в тот момент особо было нечего. Шли доскональные обследования, и дни ожидания результатов превратились для моей семьи в ад. От них зависел не только тип лечения, но и его исход. Он всё понял и не стал больше меня терзать расспросами, а я в чужие страдания погружаться не хотела. Сил хватало только на монотонные автоматические действия – покормить, уложить, подбодрить, покормить, уложить, подбодрить. С тех пор мы лишь кивали друг другу в коридорах и скрывались в палатах детей, как в норах.

Через неделю анализы были готовы, и врач вошла к нам со словами: «Ну, дорогие мои, выдохнули! Все органы чистые, генетический анализ хороший, этот тип болезни лечится, однако предстоит нелёгкий путь». Мы выдохнули, но вдохнуть полной грудью, как раньше, не сумели. Пришлось учиться дышать по-новой – мелкими неровными всполохами. И тогда возникла острая потребность делиться с кем-то таким же, разучившимся правильно дышать. Тогда-то впервые я попросила Тагира рассказать о своём горе.

Тагир с сыном в больнице уже год. Диагноз поставили ещё в Чечне, но с лечением тянули и тянули. Помог друг, давно живущий в Бельгии. Собрали деньги и улетели в Брюссель, где запросили статус беженцев. Живя в лагере, Тагир скрывал болезнь сына, боялся, что депортируют. Когда Эмину стало совсем плохо, Тагир решился и сказал правду. Не прогнали, а сразу определили в больницу. Но бесценное время было упущено. Начались воспаления.

Поздно вечером, когда наши дети, изнурённые капельницами и химиотерапией, уже спят, мы сидим с Тагиром на кухонном островке мнимой свободы и разговариваем. Традиционно пьём чай. Только традиции у нас разные. Я люблю чай чёрный, чтобы густой, как туман, с лимоном и чайной ложкой мёда. Завариваю в маленьком белом чайнике, случайно найденном в недрах кухонных полок кофейной страны. Бельгийцы, как и французы, чай не пьют. И они равнодушны к моему ритуалу. Дно и стенки тщательно ошпариваю кипятком и только потом насыпаю душистую сухую листву в разогретый до стона чайник, где они томятся и раскрываются, оживают от горячей влаги. Лью заварку щедро, почти до середины чашки, разбавляя водой лишь для объёма. Тагир всегда с интересом смотрит на моё приготовление. Он пьёт свой напиток. Никогда не спрашиваю какой. Вдруг предлагает:

– Хотите наш чай попробовать?

– А разве у вас пьют чай? – несмело шучу.

– Конечно, пьют. Мы завариваем душицу кипящей водой на треть, а потом добавляем молоко, немного соли, перца и сливочного масла. Тогда вкус получается мягкий, пикантный. У душицы, между прочим, много лечебных свойств. От бессонницы помогает. Иногда даже мне, – добавляет. – Здесь, в Европе, нашел её аналог – орегано. Но дикая, наша, горная, конечно, не сравнить.

Пробую чеченский чай. Действительно, нежно и с пряным вкусом, словно десерт, хоть перец и чувствуется.

– Мусульмане спиртное не пьют, поэтому у нас не полагаются тосты за столом. Зато приняты душевные разговоры. Но это уже позже, ближе к чаю. До начала трапезы хозяин и гости отламывают по кусочку сискала – что-то типа хлеба из кукурузной муки, – и начинают есть. А уж потом, когда дело доходит до чая, подаётся десерт. Обычно это халва из орехов или из той же кукурузной муки. У нас из кукурузы много чего готовится. Кидают её в кипящий мёд и обжаривают. Очень вкусно. Жаль, угостить Вас не могу. Когда-нибудь в другой раз, когда дети поправятся, – вздыхает Тагир.

Тагир скучает по семье, особенно по четырёхлетней внучке Ясмин. Она на него в обиде. Обещал ей вернуться, когда зацветёт в их саду-огороде какой-то неведомый мне цветок. Зацвёл уже в конце лета.