Фантазеры - Владимир Юрьевич Белов Страница 15

— Ты тоже кавалеристом будешь?

Хотелось согласиться, но нужна самостоятельность:

— Нет, моряком.

Весь концерт Юрка, лопаясь от сознания собственной значительности, просидел рядом с лейтенантом, а тот, достав из командирского планшета блокнот, набрасывал портреты ребят, выступающих с эстрады. Чаще всего он рисовал пионервожатую Лену. Она конферансье, на сцене бывает чаще других, и рисовать ее приятно. Если бы Юрка умел рисовать, он бы тоже рисовал Лену: пушистые ресницы, широкие брови, сошедшиеся у переносицы.

Лейтенант рисовал иначе: то четкий профиль, то всю Лену с головы до ног, вытянутую кверху, словно она летит с вышки в воду.

Казалось, лейтенант знает, как Лена играет в «колдунчики» и как она перед отбоем, устроившись на пустующей койке, рассказывает о храбром мальчишке, который превращается то в пингвина, то в волка. История с продолжением, и, наверно, ее хватит на всю смену.

И Юрка окончательно решил: «Вырасту и буду искать девушку, похожую на Лену».

Юрину семью в школе всегда считали образцовой. Но человек живет не только дома. Юрка в свои девять лет знает, как ругаются матом, умеет курить, слышал самые неприличные анекдоты. Но как глубокую тайну он бережет открытие: на свете существуют девушки, на которых посмотришь немного, а потом ходишь целый день и «рот до ушей, хоть тесемочки пришей».

После концерта взялись за руки и пошли втроем: лейтенант, Лена и Юра. Юра гордо шел в середине…

Утром, выскользнув до побудки в уборную, Юрка помчался к лагерю кавалеристов.

Кусты держали на макушках обрывки утреннего тумана. Незастегнутые ремешки сандалий, взмокшие от росы, больно стегали по ногам. Юрка хотел услышать горн, увидеть, как эскадрон взлетает в седла. Но эскадрона не было. Там, где были вбиты колышки палаток, остались холмики свежей земли.

Домой Юрий написал про концерт, про кавалеристов. У командира вместо двух кубиков в петлицах поблескивали три шпалы, видно, те кавалеристы были сверхособого назначения. Ночью эскадрон уходил на секретное задание, писал он. Трубач сыграл специальный сигнал под окнами Юркиной спальни, и подполковник простился с Юркой.

В Москве мама задумчиво улыбнулась, читая письмо, и ничему не поверила. Отец сказал раздраженно:

— Что делать с его фантазиями? — И озабоченно добавил: — Может, показать мальчика врачу?

4

Шел футбольный матч между первым и третьим отрядами. И вдруг из охрипшего репродуктора, который весь день дневалил над стадионом, донеслось:

«Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…»

Первая мысль: диктор ошибся. А в репродукторе хрипело:

«Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией… а кликой кровожадных фашистских правителей Германии».

Остановился физрук лагеря — длинный Коля Полянкин. Замерла команда первого отряда. Нападающие третьего медленно, в такт доносившимся словам перепасовывались мячом. Мяч ходил точно по равнобедренному треугольнику, словно ядро, разрезая молодую июньскую траву. И голос диктора: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

И тут центр третьего отряда рванул на прорыв, за ним метнулись левый и правый край. Они прошли сквозь вяло шевельнувшуюся защиту. В воротах застыл Генка Ватагин, вратарь милостью божьей. Левый крайний с ходу ударил по воротам. Мяч пролетел у плеча Ватагина, а он даже не поднял руки.

— Гол! — выкрикнул центр нападения.

— Победа будет за нами! — яростно выдохнул правый край.

Мяч, отскочив от сетки, запрыгал в воротах, словно рыба в неводе. Юрка окончательно понял, что началась война.

В Мячкове щели копали вручную, землю не вывозили и днем маскировали еловыми ветками. Казалось, у корпусов растут длинные братские могилы.

Зеленые сумки противогазов, перекинутые через плечо, носил весь лагерь. Ждали газовых атак, ждали учебных тревог.

В два часа ночи взвыли сирены. Полусонные ребята с одеялами на плечах потрусили к недостроенным щелям. Невдалеке ударили зенитки, ухнули взрывы фугасных бомб. Со свистом пошли к земле серии зажигалок. А зенитки все били и били из-за огромного горохового поля, которое принадлежало лагерю.

На той стороне поля гражданский аэродром, в лесу военный — тайна, которую свято хранил весь лагерь.

На дне щели лежали матрасы, сидеть было удобно. Но Юрка потерял противогаз и нервничал — заметят, попадет. А газов Юрка не боялся: в кармане лежал носовой платок. «Пописаю на платок и буду через него дышать. Неприятно, но терпеть можно. Говорили, страшнее всего иприт».

Вздрогнула земля, раздался грохот, и мелкие капли брызнули Юрке в лицо.

— Иприт, достаньте индивидуальные пакеты, — звонко сказала Елена Прекрасная.

— Обыкновенная вода, — сказал доктор, — пробило трубу водопровода. Кто не умылся перед отбоем, может это сделать сейчас.

Вода прибывала медленно. Елена подбирала ноги, и доктор называл ее княжной Таракановой.

После тревоги Юрка спал крепко. Подъем в лагере сыграли на час позже, отменили утреннюю линейку, и сразу после завтрака все пошли в лес искать зажигалки. Там уже окапывали небольшие пожары колхозники и работницы с ткацкой фабрики. Но зажигалок было так много, что работы хватало на всех.

Пробив кроны деревьев, они врезались в землю и, как правило, зарывшись мордой в грунт, гасли сами, но иногда от них начинали тлеть корни и мох. Тогда зажигалку вытаскивали за стабилизатор, забрасывали бомбу и тлеющую нору свежей землей.

В стороне от протоптанных тропинок, где дугой согнулась старая береза, росли две сосны, плотно прижавшись друг к другу. Недалеко от них огромный муравейник, сеть узких дорожек — настоящие муравьиные автострады. Юрка часто бывал здесь и, глядя на муравьев, думал про жизнь этого огромного города.

Сегодня, проскользнув под дугой старой березы, которая давно перепутала, где земля и где небо, Юрка замер — прямо в середину муравейника вошла зажигательная бомба. Муравейник тлел внутри, и муравьи сновали в разные стороны.

Небо было чистое, безоблачное. На нижнем высохшем суку толстой сосны висел Юркин потерянный противогаз.

Муравьи метались по муравейнику. Это был первый искалеченный войной дом, который увидел Юра.

5

Лагерь вернулся в Москву. Родной подъезд. Рядом большой деревянный ящик с желтым песком. На нем, как выгоревшая на солнце пожухлая трава, брезентовые рукавицы.

В комнате на всегда блестевшей поверхности буфета и пианино — пыль. В коридоре нет бабушкиного зонта. Институт тети Маши эвакуировали в Новосибирск, и бабушку уговорили уехать.

Вечером завыла сирена тревоги. Заголосил Пушок. Юра стоял у входа в бомбоубежище, готовый гасить зажигалки. Грохотали зенитки. И вдруг откуда-то, с самого верха,