Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы Страница 14

11. ПЕТРОГРАД 1918

Сколько выпито; сбито, добыто,Знает ветер над серой Невой.Сладко цокают в полночь копытаПо торцовой сухой мостовой.

Там, в Путилове, в Колпине, грохот.Роковая настала пора.Там «ура» перекатами в ротах,Как два века назад за Петра.

В центре города треском петардыРассыпаются тени карет.Августейшие кавалергардыПозабыли свой давешний бред.

Стынут в римской броне истуканы,Слышат радужный клекот орла.Как последней попойки стаканы,Эрмитажа звенят зеркала.

Заревым ли горнистом разбужен,Обойден ли матросским штыком,Павел Первый на призрачный ужинВходит с высунутым языком.

И, сливаясь с сиреной кронштадтской,Льется бронзовый голос Петра —Там, где с трубками в буре кабацкойЧужестранные спят шкипера.

12. НЕВА В 1924 ГОДУ

Сжав тросы в гигантской руке,Спросонок, нечесаный, сиплый,Весь город из вымысла выплылИ вымыслом рвется к реке.

И ужас на клоунски жалостных,Простуженных лицах, и серость,И стены, и краска сбежала с них —И надвое время расселось.

И словно на тысячах лицПосмертные маски империи,И словно гусиные перьяВ пергамент реляций впились.

И в куцей шинели, без имени,Безумец, как в пушкинской ночи,Еще заклинает: «Срази меня,Залей, если смеешь и хочешь!»

Я выстоял. Жег меня тиф,Теплушек баюкали нары.Но вырос я сверх ординара,Сто лет в один год отхватив.

Вода хоть два века бежала бы,Вела бы в дознанье жестокомПодвалов сиротские жалобыПо гнилистым руслам и стокам.

И вот она хлещет! СмотриТы, всадник, швырнувший поводья:Лачуги. Костры. Половодья.Стропила. Заря. Пустыри.

Полнеба — рассветное зарево.Полмира — в лесах и стропилах.Не путай меня, не оспаривай —Не ты поднимал и рубил их.

А если, а если к трудуТы рвешься из далей бесплотных —Дай руку товарищу, плотник!Тебя я на верфь приведу.

13. ПУШКИН

Ссылка. Слава. Любовь. И опятьВ очи кинутся версты и ели.Путь далек. Ни проснуться, ни спать —Даже после той подлой дуэли.

Вспоминает он Терек и Дон,Ветер с Балтики, зной Черноморья,Чей-то золотом шитый подол,Буйный табор, чертог Черномора.

Вспоминает неконченый путь,Слишком рано оборванный праздник.Что бы ни было, что там ни будь,Жизнь грозна, и прекрасна, и дразнит.

Так пируют во время чумы.Так встречают, смеясь, командора.Так мятеж пробуждает умыДля разрыва с былым и раздора.Это наши года. Это мы.

Пусть на площади, раньше мятежной,Где расплющил змею истукан,Тишь да гладь. Но не вихорь ли снежныйПоднимает свой пенный стакан?

И гудит этот сказочный топот,Оживает бездушная медь.Жизнь прекрасна и смеет шуметь,Смеет быть и чумой и потопом.

Заливает! Снесла берега,Залила уже книжные полки.И тасует колоду каргаВ гофрированной белой наколке.Но и эта нам быль дорога.

Так несутся сквозь свищущий вихорьПолосатые версты дорог.И смеется та бестия тихо.Но не сдастся безумный игрок!

Всё на карту! Наследье усадеб,Вековое бессудье и грусть…Пусть присутствует рядом иль сзадиВесь жандармский корпус в засаде, —Всё на пулю, которую всадитКто в кого — неизвестно. И пусть…

Не смертельна горящая рана.Не кончается жизнь. Погоди!Не светает. Гляди: слишком рано.Столько дела еще впереди.

Мчится дальше бессонная стужа.Так постой, оглянись хоть на миг.Он еще существует, он тут же,В нашей памяти, в книгах самих.

Это жизнь, не застывшая бронзой,Черновик, не вошедший в тома.О, постой! Это юность сама.Это в жизни прекрасной и грознойСила чувства и смелость ума.

Запад

14. ВСТУПЛЕНИЕ

Европа! Ты помнишь, когдаВ зазубринах брега морскогоТвой гений был юн и раскованИ строил твои города?

Когда голодавшая гольНочные дворцы штурмовала,Ты помнишь девятого валаГорючую честную соль?

Казалось, что вся ты — собор,Где лепятся хари на вышке,Где стонет орган, не отвыкшийБеседовать с бурей с тех пор.

Гул формул, таимых в уме,Из черепа выросший, вторилВниманью больших аудиторий,Бессоннице лабораторийИ звездной полуночной тьме.

Всё было! И всё это — вихрь…Ты думала: дело не к спеху.Ты думала: только для смехаТоска мюзик-холлов твоих.

Ты думала: только в киноАктер твои замыслы выдал.Но в старческом гриме для видаТы ждешь, чтобы стало темно.

И снова голодная гольШтурмует ночные чертоги,И снова у бедных в итогеОдна только честная боль.

И снова твой смертный трофей —Сожженные башни и села,Да вихорь вздувает веселыйПодолы накрашенных фей.

И снова — о, горе! — ОрфейПростился с тобой, Эвридикой.И воют над пустошью дикойПолночные джазы в кафе.

15. СТОКГОЛЬМ

Футбольный ли бешеный матч,Норд-вест ли над флагами лютый,Но тверже их твердой валютыОснастка киосков и мачт.

Им жарко. Они горожане.Им впаянный в город гранитНа честное слово хранитПожизненное содержанье.

Лоснятся листы их газет,Как встарь, верноподданным лоском.Огнем никаким не полосканНейтрального цвета брезент.

И в сером асфальтовом сквере,Где плачет фонтан, ошалев,Отлично привинченный левЗабыл, что считается зверем.

С пузырчатой пеной в ноздрях,Кольчат и колюч, как репейник,Дракон не теряет терпенья,Он спит, ненароком застряв

Меж средневековьем и этимПрохладным безветренным днем.Он знает, что сказка о немДавно уж рассказана детям.

Пусть море не моет волос,Нечесаной брызжет крапивой,Пусть бродит, как бурое пиво,Чтоб Швеции крепче спалось!

16. НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Wer ruft mir?

Schreckliche Gesicht!

«Кто позвал меня?»

Буря громовых рулад… И орлы, как бывало, на флагах крылят в поднебесье, когда-то орлином. И, как черное пиво, как липы в грозу, прошумело: «Ты слышишь? Уже я грызу кандалы под бетонным Берлином».

«Кто позвал меня?»

Прытче вагонных колес по витью нескончаемых рельсов неслось: «Кто дает мою страшную цену?» И, в железные скрепы вцепившись, дугой перегнулись над пропастью тот и другой. И гроза озарила им сцену.

Я позвал тебя. Думаешь — тот,Персонаж философского действа?На фантастику, брат, не надейся!Я реален, как сток нечистот.

Ты же сам мне солгал, обещав,Что на черных конях непогоды,Что в широких, как юность, плащахМы промчимся сквозь версты и годы.

Посмотри мне в лицо: человекЦвета пыли. Защитного цвета.Тот, чья память со скоростью светаДогоняет несбыточный век.

Узнаешь? Не актер, не доцент,Не в цилиндре с тускнеющим лоском…Нет! Я — сумрак всех улиц и сцен,Городов обнищалая роскошь.

Мне осталось проверить прицел,Крепко сжать леденящее дуло, —Чтобы ты из подземного гулаВырос выше всех выросших цен.

Слышишь: поверху — визг ветровой?Видишь: понизу, в пламени окон,Города мои красной травойОбрастают, как факельный Броккен?

Всё черно. И опять, и опятьОт сирийских песков до АляскиВ буре бирж и в джазбандовом лязгеНи плясать, ни учиться, ни спать.

Ты мерцал мне асфальтом сырым.Ты гудел под грозой, как Тиргартен.В дымном штабе я знак твой открылПо флажками истыканным картам.

Понимаешь? Я ждал до поры.И под Шарлеруа, под ВаршавойШел я рядом в шинели шершавой,Резал спину ремень кобуры.

Там… не искра под рурской киркой,Не глаза семафора в туннеле.Это тень твоя стала такой —Еще старше и осатанелей.

Это ночь. И уже до утраТолько час торговать ресторанам.Как бы не опоздать до утра нам!Не закуривай! Скоро пора.

17. ГРОЗА В ТИРГАРТЕНЕ