Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы Страница 12

БЕССОННИЦА

Снова въедливая хинаСводит судорогой рот,На висках горячий пот —Посиди со мною, Нина.

Опусти плотнее штору,Лампу книгами закрой,Вечер скучный и сыройПролетит легко и скоро.

Будем слушать понемногуШум докучливый дождяИль, на рифму набредя,Заглушать стихом тревогу.

Трудно, трудно в вечер длинныйПризывать напрасный сон,Выжимать в стакан лимон,Слушать шорохи в гостиной.

Ночь придет, луна засветитУзкой щелью на стене,Позову ль кого — и мнеТолько голос мой ответит.

Жар и бред. Мечты пустые —В целом доме — никого,И на улице мертво,Только сумерки густые.

Только легкой карусельюТени носятся вокруг,Только сердца тайный стукВ полуночном подземелье.

К незатейливой постелиБлиже столик подтяну,Лист бумаги перегну,Чтоб края не шелестели.

Резкой лампочки стеклоСчетом прачки перекрою,Пуховик взобью горою —Тихо, чисто и тепло.

Скука день свой отстучала,Отлетел короткий срок,Помяну его меж строк, —Завтра буду жить сначала.

Острый след карандашаЗакруглился понемногу, —Так выходит на дорогуПолуночная душа.

Что ж? Не всё ей по заказуВ пятнах окон городскихПод дождем искать таких,Что не выспались ни разу.

Счастье рядом, счастье тень,С каждым шагом неразлучно,Да шагать без цели скучно,А бежать за целью лень.

Оттого в метель ночнуюХорошо лежать без сна,Ближе к тени, чтоб онаПрилегла к душе вплотную —

Поздно. Счастьем окружен,Глаз усталых не смыкаю,Рифму милую ласкаюИ не верю в добрый сон.

1930

* * *

Я полюбил Берлин тяжелый,Его железные мосты,Его деревья и цветы,Его проспектов воздух голый.

Иду неведомой дорогойВ туман, рассветом залитой, —Гранитный профиль, голос строгийПленяют важной простотой.

Чернеет линия канала,Горят сигнальные огни,От холодеющей ступниВ подводный сумрак тень упала.

За ней — перил чугун фигурный,Под аркой — отраженный свод, —Нет, не Венеции лазурнойРавняться с блеском черных вод.

Здесь, только здесь и может снитьсяСон, невозможный наяву, —Лед, сжавший черную Неву,И в бездне — Зимняя Столица.

1930

ПУДЕЛЬ

Да, есть, о — есть в обычном миреНеобычайные шаги —Сижу в прокуренном трактире,И шум, и гам, и вдруг — ни зги.

На электрические свечи,На неживые зеркала,На обессиленные плечиВнезапная нисходит мгла.

И в онемевшем разговореЗвук тщетно бьется и молчит,Лишь в северном пустынном мореПодводный колокол звучит.

И кто-то в темень грозовуюВознес на мачте два огня,И кто-то трижды вкруг меняЧерту смыкает огневую —

И вижу мрак дуги надбровнойИ выступ острого виска,И слышу чей-то шаг неровныйИ скрип стального коготка,

И пусть одно мгновенье толькоМой краткий продолжался сон,Пусть затанцованная полькаОпять терзает граммофон, —

Уже молчу, уже не верюНи пьяницам, ни кельнерам,Гляжу внимательно на двери —И ничего не вижу там.

Но жженой серы запах душныйГорчит забытое вино,И просит растворить окноМой собеседник простодушный.

А чуть поодаль, в стороне,Хозяин пуделя ласкает,И черный пудель глухо лаетИ порывается ко мне.

* * *

Иду по набережной чернойВ закрытом наглухо пальто,Слежу за тенью беспризорнойИ думаю не то, не то.

Когда в стволе сухом и жесткомВзыграет соками веснаИ над широким перекресткомВзойдет широкая луна,

Когда в канаве заржавелойРостки завьются зеленей,И станет ветер неумелыйИ ласковей, и солоней, —

Не выдержу, в ночную глоткуШвырну ключи от всех дверейИ жизнь, как парусную лодку,Пущу гулять, без якорей.

1930

* * *

Чуть подует ветер влажныйЗаструит в окне листвуВесь в чернилах лист бумажныйКосо ляжет на травуИ шурша в траве зеленойС теплым утром заодноРифма девочкой влюбленнойЗапоет в мое окно.Так, от шалости воздушной,От движенья ветерка,Станет плотью непослушнойПростодушная строка.

1931

* * *

К прохладе гладкого столаПрильну щекой, ресницы сдвину, —И от угла и до углаВдруг вижу плоскую равнину.

Далекий голос за стеной,В вечерних сумерках гитара,А подо мной и предо мнойМоя привычная Сахара.

В пустыне марева и сны,Воздушные лучатся токи,Я сплю. И брызги тишиныМне горько увлажняют щеки.

А там, где черный лак столаПронизан пламенем стакана,Как бы два яростных крылаВосходят в золоте тумана.

И с замираньем сердца жду,Вот, вот взлетит в огне и громе,Со звоном лопнут стекла в доме,И, оглушенный, упаду.

1931

* * *

В тот день отчетливей и резчеТруба под солнцем протрубит,И древле связанные вещиСойдут с расплавленных орбит.

Смеясь и плача, ангел звонкийПровеет вихрем по землеИ распадется пылью тонкойНа письменном моем столе.

И вспыхнет легкая страницаТревожного черновика,И в сердце вытлеет строка,И перестанет сердце биться.

Но знаю, знаю, в мире новом,Затеряна, оглушена,Душа, — земным коротким словомТы будешь насмерть сражена…

Тогда в своей печали строгойЧужое имя назови,Исполненное боли многойИ меда горького любви.

* * *

Должно быть, нá море туман, —Волна на брызги не скупится;Должно быть, старый капитанДо самой смерти не проспится.

Клянясь убийственной божбой,В вонючих переходах трюмаКто топором, кто острогойУж запасается угрюмо.

Пожалуй, кровь и потечет,Смешается с тюленьим жиром,И ветер яростный над миромСо стоном тучи повлечет.

И в ночь кромешную, сверкая,Ракетой вырвется беда,И закипит волна морская,Ломая встречные суда, —

Обрушатся дожди потокомВ густую, в грозовую тьму,И только я, во сне жестоком,Игры веселой не пойму.

Перебегая рысью валкойСквозь дымные струи и свист,Зло отшвырну намокшей палкойПриставший по дороге лист,

Забьюсь в подъезд чужого дома,Затиснусь в дальний уголок, —И полетит под грохот громаПо лужам чей-то котелок.

1931–1945