За рекой Смородиной. Стихи - Анна Петровна Долгарева Страница 11

А мальчик уходит в подсолнухи,

Воин уходит в подсолнухи

И растворяется в них.

В жёлтых их круглых лицах,

В пыли иссохших степей —

Уходит, чтоб раствориться.

Смерть, он не твой. Ничей.

Никому не принадлежащий,

Только жёлтому морю сонному —

Уходит под звук заряжания

Пулемётных патронов.

И солнце на жёлтых волнах

Спорит с тенью и смертью.

А мальчик уходит в подсолнухи,

Воин уходит в подсолнухи,

Становится степью.

«Это в августе крутятся, крутятся…»

Это в августе крутятся, крутятся

                                        все ветряки,

Донкихотово время, храни их Господь —

                                       Донкихотов.

Я в пожухлые травы жука выпускаю с руки,

И под солнцем горячим усталая

                                         курит пехота.

Это жизнь после жизни —

                        но всё же вернутся домой

Сероглазые парни, и я ищу верное слово

Заговаривать, и отмолить,

                            и поспорить с войной:

Пусть с тобой никогда ничего

                              не случится плохого.

«сколько дождём ни замачивай…»

сколько дождём ни замачивай —

вырастает подсолнух из семечки.

мальчики эти, Господи, русские мальчики,

русские мальчики, русские девочки.

что я могу?

пойдём через это бескрайнее русское поле,

разрытое артиллерией,

невинные, словно дети, не знавшие боли,

не ведая смерти, не веря ей,

взявшись за руки

под закатным заревом

к мёртвой реке.

я буду сестрой тебе, буду женой, буду никем.

кровь собирается в низовьях Днепра,

ты будешь никто мне, и муж, и отец, и брат,

мы будем любые в нашей юности оголтелой,

будем травы волглые.

на нейтралке третью неделю лежит тело,

издалека долго

течёт река Волга.

перед смертью мы будем дети,

клевер цветущий, пушистая попа шмеля,

влажная дышащая земля,

пыльца, растворённая в лете,

в лете Господнем две тысячи двадцать два.

небывало нагрелась река Нева.

и свет выключается,

и я шагаю наощупь,

как кура в ощип,

туда, где всему приходит конец,

туда, где в реку Стикс впадает река Донец.

«цвет вереска, небо севера…»

цвет вереска, небо севера,

да мостки над водой —

в озеро-ярви неведомое.

(а на юге – лиловым клевером

поля залиты;

не думай, как там,

не пой.)

нет здесь войны, выдыхай,

кого могла уже – тех схоронила,

проводила до самой могилы

и дальше в рай.

брызнет под пальцами синим черника,

песня срывается бабьим криком.

(ты моя песня,

нет ничего чудеснее, нет небесней,

ты мой крик.)

я не лошадь, я не бык,

я не баба, не мужик,

ни рожать, ни стрелять не пригодна.

такое моё сегодня.

птицы летят на север, бросая гнёзда,

дрожит огонь над лампадою.

где-то над лесостепью падают звёзды,

снаряды падают.

«вот это мёртвое моё…»

вот это мёртвое моё

и мокрое твоё

шальное полюшко поёт

поёт поёт поёт

поёт на русском языке

на божеской тоске

и на цикория цветке

жучок ползёт к руке

о край берёзовых ручьёв

что сам себе не рад

ложится в полюшко моё

снаряд снаряд снаряд

но я спою про воробья

жучка и муравья

(я только дудочка твоя

Господня и твоя)

и поле отзовётся мне

и словно подо льдом

среди разваленных камней

проступит бывший дом

«Жена снайпера за калитку ходит…»

Жена снайпера за калитку ходит,

                               собирает бруснику.

Тени сосен над ней колышутся,

                                         как скелеты.

Жена снайпера говорит:

                        просьба моя невелика —

пусть у него будет зима, и весна, и лето,

и ещё десятки. Жена снайпера

                                  собирает рябину:

если повесить её над дверью,

                        то призраки не приходят.

Всколыхнувшись, чёрные тени

                    поднимаются из глубинных

памятей прошлых жизней.

                            Маленький огородик

вдалеке белеет. Господь,

                            не оставь любимых.

Господи, даждь нам днесь

                       насущного кислорода,

если надежду на жизнь ты дал нам

                             своим Рождеством.

Белое мёртвое озеро плещется у порога.

Мёртвая жена снайпера молится за него.

«Дорогая моя, я больше не могу в этой осени…»

Дорогая моя, я больше не могу в этой осени.

Я не верю своим глазам и своим рукам.

Я схожу с ума. Вместо меня в озере

отразился человек, напоминающий мне врага.

Дорогая, я выстрелил в водную гладь, и эхо

разнесло этот звук по зелёнке, и было странно,

что никто не ответил. Белые хлопья снега

медленно ложились в земли открытые раны —

минные поля и могилы. И было пусто,

и было безлюдно так, словно кончилось всё,

изгибались ветви под ветром

                                  с холодным хрустом,

в озере смеялось вражеское лицо.

Дорогая, я сегодня убью человека.

Воскресенье. Осень. Колокола звенят.

Дорогая, я сегодня убью человека.

Возможно, утром он в зеркале видел меня,

это неважно. Белая простыня

ложится на мёрзлую землю

                               октябрьским снегом.

«Цвёл подсолнух, круглый, желторотый…»

Цвёл подсолнух, круглый, желторотый,