Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола Страница 42

Б е н ь я м и н (целует ее).

Сначала — поцелуй, потом — условия.

Е л е н а.

Сама я никогда бы не позволила!..

Б е н ь я м и н (целует ее).

Ну можно ль пренебрегнуть просьбой

таких прелестных губ!

Е л е н а.

Каков танцор!

Б е н ь я м и н.

Все превосходно и без поцелуев!

Е л е н а.

Опять он про обыкновенье, от которого

я отказалась навсегда?

Б е н ь я м и н (падает на колени).

Танец —

(носовым платком чистит Елене туфельки)

              это головокруженье!

Простите, я вам туфли оттоптал.

Е л е н а.

Все было превосходно, при условии

что было все не так.

Б е н ь я м и н.

Хвалю за скептицизм,

утонченна его философичность.

А что до истины — то это

понятие довольно растяжимое.

Мне поцелуи больше по душе.

Е л е н а (входит в свой киоск).

Всему своя пора.

Теперь о клиентуре позаботьтесь!

Б е н ь я м и н (подходит к газетному киоску и выкрикивает).

Дамы и господа, для которых слава — святыня!

Кто сегодня в киосках «Курортные ведомости» достанет,

тот узнает, что Карловы Вары отныне —

столица мира и даже всего мирозданья!

В Карловых Варах так оживленно, что с ними не может сравниться

даже всемирно известная Ницца.

Д я д я  С о к р а т (срывает наслоения старых афиш, из-под которых показывается афиша с портретом Андреаса. Едва увидев его, выхватывает нож и вырезает на портрете уши).

Сие не терпит отлагательств — раз,

и уши напрочь!

Е л е н а (взглянув на афишу).

Андреас!

Б е н ь я м и н.

Как побледнела, вот-те на!

Самой, наверно, невдомек, что по уши

в киноактера влюблена…

Не протрезвела… Вот облапошил!

Е л е н а.

Ах, дядюшка Сократ,

такая красота — и вот она лежит в руинах…

Б е н ь я м и н.

Руины живописней цитадели.

Е л е н а.

К ней ластился приветливый ручей…

Так хорошо сидеть на берегу,

пускать бумажные кораблики!..

Б е н ь я м и н.

Уже в печенках эти разговоры!

Е л е н а.

Это он,

тот, которого я полюбила.

Только он улыбался такой улыбкой.

Помню первую весточку от любимого…

Ни афиши, ни время не смогут затмить

твой пленительный образ!

Тебя уже нету в живых,

а они над тобою глумятся, ах, боже!..

Б е н ь я м и н.

Кого это нету в живых? Старьевщика?

Я сразу же заподозрил,

что этот пройдоха, который наплел тебе басню

о самоубийстве месье Андреаса,

и есть месье Андреас, трусоватый ушан!

Е л е н а.

Парижский перекупщик?

Б е н ь я м и н.

Лишь ослепленная женщина могла его не узнать…

До чего ж ты смешон, романтизм!

И когда уже люди раскроют глаза

и, отвергнувши ложь, отдадут предпочтение жизни?!

Перестарок писатель ухватится за сюжет —

и вот вам готова пьеса,

сварганенная по шаблону!

Негодяй и пигмей превращается в великана,

заурядный блудник — в Дон-Жуана,

в Гамлета — губошлеп.

Словом, даешь сенсацию!

Ври без зазренья совести!

Господин Симонидес-старший —

чуть не гений коммерции.

А что он такого сделал?!

Руки на конъюнктуре нагрел?

Господин Симонидес-младший.

Ненавидя смирительные рубашки, он стремится избегнуть любых и всяких.

Украшателям он показался бы архивозвышенным.

Терпеть не могу показного геройства,

разит от него залежалой косметикой.

Елена, пора бы уже протрезветь!

Е л е н а.

Так Андреас и вправду жив?

Ты это точно знаешь?

Б е н ь я м и н.

Ручаюсь головой. Не убивайся, плакальщица!

Е л е н а (со слезами в голосе).

Так, значит, жив?

Б е н ь я м и н.

Вот видишь, как иллюзия зыбка!

Теперь нет повода для слез и нечем

страх перед жизнью оправдать.

Е л е н а.

Так, значит, он не застрелился?

И, стало быть, он — не герой!

Но если это так,

то ты меня лишаешь идеала, бессердечный!

Хотелось бы увидеть Андреаса

в последний раз.

Наверное, он лучше стал,

меня, наверное, разыскивает.

Ах, если бы ты мог померяться с ним силой,

завоевать меня в открытой схватке!

Б е н ь я м и н.

Не хочешь ли еще часы с фонтаном

и лимузин в придачу? Нет, спасибо.

Я не герой.

Е л е н а.

Ты не герой?

Ни капельки?

Б е н ь я м и н.

Увы!

Е л е н а.

Так почему же мы в киоске оба?

Б е н ь я м и н.

Ну, чтоб на хлеб подзаработать…

Е л е н а.

И только-то?

Б е н ь я м и н.

Не полагаешь ли ты часом,

что я из романтизма вшей кормил?

Е л е н а.

Неужто завелись?

Б е н ь я м и н.

О, вшей и денег в мире завались!

Но я бы мог спокойно обходиться

и без того и без другого.

Е л е н а.

Тогда зачем же в баре выступать?

Б е н ь я м и н.

Тебе костюм демисезонный нужен.

А где взять денег? Махинации

а-ля Кукушка?.. Тут я ни бум-бум.

Е л е н а.

Ты, Беньямин, прекрасно знаешь: