Собрание произведений в 2 томах. Том II (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон Страница 31

и кроме — из окна, как бы из ямы,

бренчит рояль — разучивают гаммы,

в пустых квартирах, узких коридорах

трясутся телефоны, треск которых

не то чтоб юноша, любой из нас не слышит,

хотя мы здесь, за дверью, не в Париже,

и астму загнанных, гонителей одышку,

двор голосов и около, но выше,

шум дерева и шире — шум лесничеств,

все ноты трав, которых не исчислить,

соборный гул и музыки конкретной

холодных и блестящих турникетов,

представленной как: звяканье монет,

и после — их вибрация на дне

копилки;

        перестрелка, чистый треск[11]

всех механизмов — повернулся крест,

за ним ещё — и восемь: вразнобой,

отдельный звук, как холод, голубой,

и каждый звук, как утро, строг и чист,

но весь оркестр щёлкает, стучит,

за полчаса нехитрая игра —

прислушайся: торжественный хорал,

звучанье громче — им заполнен свод,

так вот оно, очищенное от:

скрипения издёрганных дверей,

от шарканья подошв, от всё быстрей

вращаемых холодных перекладин,

от разговоров спереди и сзади,

от одичанья улицы вечерней,

от наставлений нетерпимой черни,

и от шагов — особо отличаю,

шагов блаженного, замеченных в начале

поэмы, когда он идёт с визитом

в квартиру, где герой лежит укрытый

поношенным пальто, дичась событий,

и крепко спит — и потому не видит:

как тянется по лестницам чужим

толпа гостей, петляют этажи,

и, пропуская чрез одну ступени,

идёт блаженный под надзором тени

и тащит на себе какой-то крест,

оконным светом освещён оркестр,

которого герой, уснув, не слышит,

в запущенных углах ютятся мыши,

и над диваном ввинченное бра,

из-за халатности зажжённое с утра,

как будто с реостатом, постепенно

теперь всё ярче освещает стены.

Всё тихо… и в квартирный коридор

из комнаты, о коей до сих пор

не говорилось, медленно, без света

прошла, поправив волосы, соседка,

дошла до двери, повернула ключ,

дверь приоткрыла, расширяя луч

от лампочки на лестничной площадке…

(но затянул период я порядком[12],

всё излагая медленно, подробно,

и потому — спасительная скобка!

я отступаю к брошенному «от»,

иду назад, чтоб двинуться вперёд,

чтоб вновь услышать звяканье монет,

вращающих блестящий турникет,

и ноты их, чем дольше, тем звучней,

очищенные от:

в моём окне

подрагиванья стёкол по ночам,

от голубей, что крыльями стучат,

от скоростной вибрации стрекоз,

от стука на пол падающих слёз,

от трущихся во тьме о бок каналов,

так вот оно, звучание металла:

в огромном зале щёлкают кресты,

отрывисто звенят на дне пустых

цилиндров длиннотелых пятаки,

и, расцепляясь, лязгают замки,

все вместе и синхронно — вразнобой,

то зажигается, то гасится табло,

всё громче дребезжание окон,

стаканы — столкновение — под звон,

знакомый хруст и шарканье тазов,

угрозы и потёмки пред грозой,

азартное трясение цепей,

и копья размножаются в копье,

вибрация двух букв П и С,

и подчинён случайности оркестр,

единственный она здесь дирижёр

(прислушайтесь к позвякиванью шпор,

к дрожанию натянутой струны,

к простукиванью в камере стены,

к скрипению железного пера,

к разрядам грозовым et cetera,

теперь всё вместе следует собрать,

оставив дрязги ада и добра,

а темы и движение и такт

случайность продиктует иль задаст

и вовремя прервёт, сведёт на тише…)

вот то примерное, что юноша не слышал,

уснув при свете матового бра

в той комнате с окном в пейзаж двора,

где мыши суетились по углам,

но, видно, пауза в разучиванье гамм

или просветы в судоргах звонка

прервали сон хозяина, пока

я упражнялся в долгих переходах,

чтоб затянуть почти Господний отдых,

владельца комнаты томительную леность.

Вот юноша, а рядом с ним блаженный,

который еле ноги доволок,

сюда пробившись через сотню строк,

ну а в строке не меньше двадцати

обычных букв — подумают, садист

я, ожививший эти сотни слов,

защита только в том, что я не нов,

что все творцы здесь на руку нечисты,

все, начиная с Господа, — садисты,

но приближенье, видимо, всегда

мучительно, особенно когда

идёт суженье жизни до петли,

что ближе к потолку, чем до земли,

когда живёшь им, раздувая вены.

И наконец, вот юноша с блаженным.

〈1963〉

(282)

О речь Альтшулера бессмысленна без драги

венец — венок

трофеи спора — пушкинские бы бы баки

за спором я проспал брега Итаки

высокий день, высокий спор

ты ранил в грудь меня, но то удар был в спину

Я попрошайничал у Господа, и всё, что просил — вот оно! Всё получил. Но беда в том, что, когда я просил, я не знал, насколько можно было быть нахальным — и просил только необходимое. Снова просить я не могу, это уже будет неискренне.

На сцену выбегает Пушкин, спотыкается, падает. Публика хохочет, но занавес опускается. Перед ним через некоторое время — за занавес〈ом?〉 〈 ……….〉[13]

(285). Редакция

Двор ли в конце концов или дежурство в такой поспешности, что даже не смочь, оглянувшись при мысли: доберусь ли прямо с бессонницы в спешку к дому всего в квартале от центра, выведать быстрыми переносами (перебежками?) речь, но не у Вас, повернувшись спиной к миру и тем самым приказывая им: пли! пли! когда не мог в припадке косноязычия выразиться длиннее и скоро.

Укладываясь в диалогах между двумя, тремя и дробями настольного света, чтобы за бутылкой пива как бы язвя, нырком, паузой, шекспировским вопросом

— Что вы делаете, принц?

— Складываю паузы дорогой к дому…

изловчиться настолько, что и скорописью здесь не угнаться, тасуя ты и вы, и как угодно, хоть на руках