Собрание произведений в 2 томах. Том II (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон Страница 28

ещё, наверно, не знает, как ему писать. С Эллкой он разошёлся. Сошёлся с прочим. Эллка говорит, что они Бога не поделили. Осталось место для какого-нибудь стиха, но трудно выбирать для какого. Может быть, в каждом письме по одному? Если решусь так, то сейчас напишу одно из давних. Хотя и без стиха не так уж плохо. Лучше ты мне напиши, посылать мне их тебе, или умолчи, если не посылать.

353. Леонид Львов. Литературный сценарий «Так какого же цвета этот цвет?»

Консультант: кандидат тех. наук Е. Н. Юстова

Леннаучфильм, 1970 г.

Я не знаю, возможно ли воспользоваться фильмотекой, но если это исключено, то есть фотографии, которые смонтируются с натурой — быком. От живого быка нам нужны макропланы его разъярённой морды, его тяжёлый, вечно налившийся глаз. Фотографии сначала цветные, потом чёрно-белые, тонированные серым. Звуковой фон — рёв публики и рёв быков, одним словом, коррида[5].

— Если вы думаете, что бык впадает в ярость оттого, что не выносит красного цвета, то вы сами впадаете в ошибку: красного для быка не существует. Там, где мы видим красное, бык — серое. Впрочем, он далеко не единственный, кто видит красное не красным.

Три одинаковых красных образца. Как по команде, за каждым возникает свой фон: белый, оранжевый, синий. Площадь фона много больше площади образца. Теперь образцы стали восприниматься как разноцветные, отличные от исходного варианта.

— Вот три одинаковых красных образца. Но одинаковых ли? Но красных ли? Этот, по-моему, бордовый, этот вишнёвый, этот ярко-алый. Как же так? — ведь все они — три одинаковых красных образца!

Ещё не наступившее утро, или так: ночь, из которой улетучивается темнота. Полурастворённый пейзаж. Тут много цветов, силуэты их различимы. К ним, как для поцелуя в лоб, наклоняются морды стреноженных лошадей. Механически голосят лягушки и ночные птицы, например, есть такая ночная птичка, которая беспрестанно кричит в Крыму о том, что она уже спит.

— А как здесь роскошно днём: бесконечное красное поле! Маки с бабочками, стрекозами, шмелями! Сейчас всё это так, тень одна. Бесцветные цветы! Как ни присматривайся, всё красное — чёрное.

Идёт название фильма и титры к нему, фоном которых могут быть макропланы шкур и других покровов всяких животных, рыб, насекомых, но только макропланы, самого зверя не надо.

Мажорная, хорошо бы с хоровым пением, музыка, в ритме которой трепещут несметные числом тряпичные обрывки радуги и неба — крохотные и крупные бабочки, забившие собой всё. Мазок к мазку. Никакого просвета. Ничего другого, кроме кишмя кишащих бабочек. Обёрнутые в свои ковры, змеятся по всем горизонталям экрана толстотелые змеи, фрагменты их, может быть, только фрагменты. Стада божьих коровок, снятые чуть издалека, пасутся по всему полю зрения, или вместо божьих коровок золотая орда майских жуков — всё равно, главное, чтобы по всему полю и мазок к мазку. Вот пёстрое облако колибри. Вот плотный — одна к другой — косяк радужных рыб.

— Что там даже самые изощрённые модницы! Какая из них не спасует перед тем обилием грима, какое тратит на себя природа! Посмотрите, ни одной промашки в живописной гармонии и при этом ни одного неокрашенного пятна!

Камера запрокидывает голову в небо и видит его: за пеленой небесного тумана пылает мутное, но непереносимо яркое неувядаемое солнце. Или иначе: оно скрыто от нас массивным облаком, почти тучей, но широкие мощные лучи с головой выдают его. Камера приближается к лучу, входит в него, ослепляя нас.

— Но ведь, как известно, мы живём на белом свете. Таким мы видим дневной свет солнца, исконное косметическое средство, которым пользуется земля.

Вспомнить бы, кто и что отличается белизной. Облака, раз мы уже на небе, две белых птицы, летящие рядом, из птиц ещё альбатросы, из копытных — парадные лошади, вон их белоснежный табун, вершины гор и айсберги, одеяния индусов, церковников и невест. Лотос. Церкви и горностай. Полярные медведи и привидения. На негативе белым оказывается всё тёмное: белые деревья, белые многомашинные улицы, белая осень, белая клубничина сердца, белый негритянский джаз или белый африканский балет, молочные реки.

— О да, с древних времён белое почитается как символ благородства, духовности, целомудренности. Но окажись наш мир только таким, только белым — по силам ли была бы нам такая пытка? Всё живое тянется к свету, — написал Гёте.

Радуга, или сквозь трёхгранную призму пропускается пучок солнечного света. На экране опыта — разноцветная полоса, спектр, который приближается к нам сначала весь, затем одним красным участком, который и заполняет собой экран. В спектральном порядке проходят чистые цвета.

— И, слава Природе, белый свет как бы сложенный веер: распахните его, и он окажется всецветным, именно всецветным, хотя мы увидим всего лишь: Каждый Охотник Желает Знать Где Сидят Фазаны — так мы запоминали цвета солнечного спектра, азбуку цвета, нашу первую живописную гамму.

Диск Максвелла, три разноцветных сектора. Диск начинает медленно вращаться, но всё быстрее, но всё быстрее, пока не становится одноцветным. Затем торможение диска, цветовая смена секторов, новое вращение, иной цвет, опять торможение, другой цветовой набор секторов. Ещё раз и ещё раз.

— Но и семи много, достаточно трёх цветов спектра, взятых в определённых пропорциях, чтобы создавать ощущение любого на выбор цвета, любого оттенка: смесь будет не отличимой от монолитного цвета. Да, трёх основных цветов достаточно, чтобы создавать всё красочное разнообразие мира!

Холст экрана внезапно, как гениально внезапно появлялись красные кони Параджанова, заливается краской, с той, другой, третьей стороны. Тут должен работать очень талантливый художник, иначе получится грязь. Разливы замещаются разливами, демонстрируя безграничность изменчивости.

— Однако под рукой природы и художников всё семицветье с его бесчисленными оттенками. Представляете, какой простор для вдохновения! Мало того, комбинирование красок на палитре не единственный способ смешивать их.

Тургеневский, барский луг, сначала издалека, потом так, чтобы можно было называть: вот ромашка, вот мальва, вот незабудка, вот анютины глазки. А потом точки, много разноцветных точек — это фрагмент какой-либо из картин Сёра, например, картины «Натурщицы» или «Воскресная прогулка на острове Гранд-Жатт», впрочем, вместо Сёра можно взять живопись Писсаро или Синьяка. Фрагмент разрастается в картину, которая отдаляется, а затем снова — точечный фрагмент.

— Издалека цветы на лугу принимают один тон, хотя стоит только подойти ближе, и вы убедитесь в пестроте луга. Масса мазков на картине, если смотреть на неё с почтительного расстояния или — сощурьте глаза! как и цветы на лугу, воспринимаются тоже