Собрание произведений в 2 томах. Том II (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон Страница 17

с теми ночами, когда дети просятся поспать рядом. Но я не мог осмелиться на деторождение из альтруистических соображений, понимая, что сотворение — акт насильственный, и никто не имеет на него права, ибо воля новорожденного не участвует в процессе. Сам я прожил сносную жизнь, но и она чаще всего была мне в тягость, а предположить ещё более худший вариант труда не представляет. Я бы не осмелился создать существо, хотя бы только потому, что зачатьем обрёк бы его на страх перед смертью, не говоря уже о попутных несчастьях его быта.

Я бы, может быть, согласился и стал бы, если бы видел достойного партнёра, но ни одного не видел, а лишь бы как — не хочу.

〈1966; март? 1967〉

295. Мой дневник

28 марта

Спасся!

(— ситуация —)

Всё давно утонуло. Я спасся: я достал дно и стою. А кругом океан. Океан по подбородок. Всё вокруг красиво, особенно океан и небо. И я стою, на отмели. Спасся!

I

Как стихотворец я неплох.

Всё оттого, что, слава Богу,

хоть мало я пишу стихов,

но среди них прекрасных много!

II

Фотопанорама, составленная из не соответствующих истинной географии замечательных мест.

Фотошутка (вертикально длинная): человек с зонтиком, над зонтиком зонтик, над зонтиком зонтик, над…

Ни одного желания. Нет стимула для желаний. Не знаю, что бы с собой придумать. Одновременно соскучился по себе.

Из монолога: человек подох, не один — двое. Это грустно, но… и радостно.

Я прожил удивительно счастливую жизнь. Я был очень счастлив. С начала детства. Мне крупно повезло. Но когда я вижу ребёнка, то с ужасом думаю, что ему придётся ещё столько жить до моего возраста. Думаю, какая ничем не оправданная скука. Не дай Бог мне воскреснуть!

Труп-с.

Михнов говорит сегодня: я так обрадовался, что встретил тебя, а ты — покойник. Сам он матёрый труп-с.

Одиночество стало отрадно. Стихи ушли. Стихи надо писать только для своего удовольствия, ни для чего другого. А если они доставляют неприятности, то ушли и ладно. Михнов тоскует по зрителю, а мне уже и не надо. Среди мёртвых у меня есть друзья. Михнов выжил, не вымер. Я тоже ещё не вымер. Прежде чем с кем-нибудь поговорить, я заставляю себя поглупеть. Поглупев, могу беседовать. Женька — исключение.

Внутреннее небо.

Недавно я написал очень хорошие стихи:

Что явит лот, который брошен в небо?

Я плачу, думая об этом… и т. д., но не т. п.

29–30 марта

Как люди могут заниматься деятельностью, не имеющей никакой духовной цели, никакого духовного смысла?

Какой живой человек умер! (Умерла Э. А.)

Донашивает красоту. Дневники Кафки надо держать подле себя, чтобы в случае чего знать, что есть человек, которому хуже, как если двое умирают: один от простуды, другой — от рака, то первый спокоен, рад даже.

Первый, или оттого, что другие забыл, первый раз выехал весной из города. Когда-то это уже было, на Ладоге. Хлебников меня было расшевелил «Внучкой Малуши»: — о, дочка Владимира, внучка рыбы! Юноша, читавший мне в Тосно стихи, зря это делал. Я ему тоже зря читал.

У меня небольшое несчастье. — А что такое? — Я умер.

У Романа хорошее стихотворение.

Говорю Rite, что она очень несчастна, потому что мы (я, Женька и т. д.) ограничены определённым даром и несчастья, связанные с ним, компенсируются. А её гений — больше нашего — не имеет итогов, которые можно обсуждать, а несчастья — те же. Ей бы надо храм возвести.

В углу нашей комнаты сад.

Что будет с Михновскими картинами после?

Юноша в г. Тосно заговорил со мной о делении искусства на формальное и общественное, на что я спросил: а Леонардо? Бах? Гёте? И т. п. Сказал, что это выдумка черни.

Надо составить переписку мою с Альтшулером и пр.

Они явились, смерды сами,

красивы белыми конями,

и пищей яростных слепней

стояли, спешившись с коней!

Роман называл дневник — дняк.

31 марта

Я с ночи до сих пор болен. Спасаюсь пантопоном и морфином. Кайфа нет из-за самочувствия.

Рембо и Верлен — сюжет.

Если бы мои авангардные варианты нашли в Rite сочувствие, я бы их делал с удовольствием. Надо писать не хорошо, а плохо.

Вспомнил, что Евг. Григ. сказал, что я нынешний Фет.

Я взял Фета читать — и правда, есть подобие, так что даже удивительно:

Тяжело в ночной тиши

выносить тоску души.

У Байрона тоже хорошее двустишье:

и пала на цветы роса,

и звёзды всходят в небеса.

[Но собирать надо] стихи «графомана» XIX века (фамилию не помню):

Полетела роза на зердутовых крылах

взявши виртуоза с ним летит в его руках.

Предвосхищение Шагала, Хлебникова.

Болезнь нехороша тем, что ненужно, без какой-либо духовной пользы отвлекает от деяний. Хочется хоть что-ни〈будь〉 написать, хотя бы потому, что ничего писать не 〈хочется,〉 и ничего не получилось бы, если бы начал. За〈чем〉 и по каким поводам пишут стихи. Аномальны〈е?〉 〈 ……….〉

около 20 числа апреля 68 г.

Первое, то, что дало мне стимул быть дальше: фильм, где героиня (фальшива, истерична! похотлива, расторможена, но понимает свою тоску и заурядна, дурновкусна только для известного не очень уж многим варианта, она на уровне Антониони и со знанием его, что не делает её выше) в разных, иногда оконченных, иногда нет, ситуациях, от пустырей, ресторана до фешенебельных декораций, всё время с кем-то в диалоге (это и один партнёр, и разные), но речь партнёра ампутирована, так что говорит только героиня, хотя говорит в диалоге, что ведёт к длинным паузам, провалам в тексте, абсурду. Я бы все ситуации с ней создавал бы сам. Чтобы всё было естественно и для многого другого, я бы дал ей гашиш и вино или другое растормаживающее и, если бы была возможность, спрятав на ней незаметно для неё микрофон, снимал бы скрытой камерой, так, чтобы она не ведала, что я снимаю, а не живу с ней. Обязательно был бы пустырь с большими лужами, мягкой грязью и сараем с маленькими решётками.