Хрупкий разум. Нейропсихолог о том, какие сбои происходят в мозге и как это меняет личность человека - Сауль Мартинес-Орта Страница 35

Глава 2. Какаратака

До наступления летних каникул оставалось всего несколько недель и прогулки из больницы на консультацию по Барселоне были ужасно жаркими. По этой причине в какой-то момент пути я притворялся, что интересно, и останавливался у определенных витрин или магазинов, чтобы почувствовать дуновение мощного кондиционера. В тот день воспользовался одним из таких перерывов, чтобы просмотреть программу дня в телефоне, и увидел женщину, которую посещал около шести месяцев назад. Ее результаты, вызывающие во мне море сомнения, в течение нескольких дней после заставляли задумываться, не стоило ли сильнее насторожиться по определенным аспектам. Это меня взволновало. Я думал, что наконец получим что-то ясное и подтвердим, что с ней действительно все в порядке, или же нет.

Когда я впервые увидел Елену, шестидесятичетырехлетнюю женщину, ее мать умерла от осложнений, вызванных болезнью Альцгеймера. Одинокая и крайне огорченная страхом заболеть тем же заболеванием, что и ее мать, она обратилась к нам. Елена все еще переживала чувства, которые сопровождают столь недавнюю и значимую утрату. Последние несколько лет были нелегкими, поскольку сопровождать близкого человека на последней стадии заболевания такого типа никогда не было легко. У нее создалось впечатление, что порой не может подобрать слов, и это чувство ухудшилось за последние шесть месяцев, особенно совпав с конечным исходом ее матери.

И она, и ее муж признали, что она всю жизнь была очень тревожной женщиной, нервной и несколько гиперактивной. Она также отметила, что была очень чувствительным и зависимым человеком, подчеркнув также явную склонность к постоянному самобичеванию перед лицом любых трудностей. Именно поэтому можно было услышать от нее такие комментарии: «Какой ты милый!», «Ой, какая я дура!», «Ты видишь, что я дура?»

В ее манере спонтанной речи, когда рассказывала что-то о своей жизни, матери или симптомах, которые воспринимала субъективно, ничего примечательного, с точки зрения языка, не было, несмотря на то, что жалобы были сосредоточены на процессе, не в нахождении нужных слов.

Ее речь была беглой, упорядоченной, связной, богатой деталями, и она вполне способна была объяснить то, что чувствовала:

– Доктор, мне очень грустно и тревожно после смерти матери, но прежде всего потому, что боюсь иметь то же заболевание, что и она. И, конечно же, поскольку у меня есть такая штука, из-за которой не могу выговорить слова, думаю, возможно это может быть то же самое. Что вы думаете?

Очень часто у прямых родственников людей, перенесших нейродегенеративный процесс, развивается разумная обеспокоенность по поводу возможности того, что в этом состоянии есть что-то генетическое и они могли его унаследовать.

Но реальность такова, что в большинстве случаев такие наиболее распространенные заболевания, как болезнь Альцгеймера или болезнь Паркинсона, не имеют «строгой» генетической причины, например, если есть у отца, не означает, что и у вас будет. Этим они отличаются, например, от болезни Хантингтона. Но это не означает, что не существует генетических форм этих заболеваний или нет предрасположенности к их развитию у людей, имеющих определенные варианты генов.

Вербальная память Елены, ее способность запоминать списки слов и впоследствии вспоминать их с посторонней помощью или без нее, была слегка нарушена. Дефицит не был экстраординарным, но поразительно то, что подсказки не принесли значительной пользы. В любом случае, у человека с такой нервозностью могло быть так, что в основном информация была неправильно закодирована и поэтому не сохранилась, а следовательно, и не запомнилась. Важным условием, позволяющим говорить о «забывании», является то, что информация была усвоена ранее. Человек не забывает того, чего не знает. Все остальное оказалось совершенно нормальным. Все или, вернее, почти все. Елена была женщиной с высшим образованием, посвятившей жизнь управлению крупной компанией. Хотя было очевидно, что практически все, что я исследовал в ней, являлось абсолютно нормальным, было также верно и то, что она преувеличивала затруднения, когда просил назвать предметы после просмотра. Она могла повторять слова и фразы, писать, читать, понимать все, что ей говорили, и, очевидно, могла говорить спонтанно – совершено спокойно.

Как уже сказал, если показывал разные предметы, во многих случаях она с большим трудом находила название, а подсказки об объекте не помогали. Например, когда она находилась перед зубной щеткой, я говорил: «Да, Елена, та штука, которой утром приводим себя в порядок… Как она называется?» Слово либо не появлялось, либо появившееся слово имело смысловое отношение к тому, которому ее научили. То есть, если бы показал ей стул, она могла бы вместо него сказать «стол».

Но все остальное было настолько нормально и в жизни Елены за последнее время произошло столько неприятного, что трудно было не предположить, что все это во многом было той составляющей тревоги и печали, которые, возможно, негативно влияли на способности задействовать когнитивные ресурсы. В любом случае, перефразируя одного из самых блестящих нейропсихологов Испании, доктора Альвареса-Каррилеса, нейропсихология никогда не лжет.

Мне казалось, что это был не лучший момент в жизни Елены, чтобы отправлять ее в спираль визитов к разным специалистам, чтобы глубже вникнуть в проблему. Думал, что есть время, но в то же время думал о других возможностях и именно поэтому спросил:

– Елена, за последнее время многое произошло и это очевидно, что у тебя сейчас не все в порядке на эмоциональном уровне. Почему бы не сделать что-нибудь? Почему бы не увидеться через три-шесть месяцев, надеясь, что настроение улучшится и сможем еще раз хорошенько все это рассмотреть?

Она согласилась. На самом деле Елена планировала начать работу с психологом уже на следующей неделе. Тем не менее она настаивала на том, что хочет сделать все возможное, поэтому спросила, нужно ли пройти какие-нибудь дополнительные анализы. Решили, что было бы полезно сделать МРТ головного мозга и ПЭТ-сканирование глюкозы в мозге.

Елена снова посетила меня в тот же день, когда я остановился освежиться около витрины. Как только увидел ее, понял, что ее состояние, несомненно, значительно улучшилось на умственном уровне, но она быстро добавила:

– Да, доктор, у меня отличное настроение, намного лучше, но слова становятся все хуже.

Она проходила психотерапию у психолога, с которым не смогла продолжать лечение по личным причинам. Она была в восторге от проделанной ими работы и поэтому попыталась найти кого-нибудь, с кем можно продолжить. Второй психолог уверял ее, что все проблемы вторичны