Дар топора - Орнстейн Роберт Страница 29

Чуть дальше, в следующем здании, вода наполняет котел, в котором греют воду для приготовления напитков, чтобы братство могло употреблять их, если виноградник не отзывается на старания виноградаря; так что при недостатке сока лозы потребности удовлетворяют избытком зерна. Но и это еще не вся его польза, потому как помощь реки призывают сукновалы, работающие у мельницы. Сам разум требует, чтобы, позаботившись на мельнице о пропитании братьев, река теперь должна подготовить им одежду. Река никому не отказывает в помощи; можно увидеть, как поднимает и опускает она тяжелые молоты, деревянные чурки (кажется, это название лучше подходит инструменту сукновала), освобождая людей от самой тяжкой работы… Скольких лошадей утомил бы такой труд! Сколько людей истощили бы свои силы!

В XII веке цистерцианские монастыри были самыми передовыми техническими комплексами на европейском континенте, с самыми развитыми приемами земледелия, самыми производительными предприятиями и шахтами. Именно благодаря их динамичной доктрине «двигаться вперед и улучшать» светские власти позднего Средневековья получили технологию эффективных средств общественного контроля.

Одна из таких новых систем контроля возникла из литургических потребностей монастырей Северной Европы, монахам которых нужно было знать время для соблюдения твердо установленного порядка обязательных коллективных молитв. Молитвы возносились семь раз в сутки, в том числе посреди ночи. Поначалу для определения времени, когда колокол созывал братьев на молитву, использовались водяные часы и свечи, но зимой вода замерзала, а свечи задувал ветер.

Для смотрителей на монастырских протофабриках отсчет времени тоже был незаменимым средством организации. Так что, возможно, распространение этого ориентированного на технологию религиозного ордена Создателей топора подтолкнуло поиски более надежной формы счета времени и в XIII веке привело к появлению и развитию механических часов.

Дар часов сразу же отозвался возникновением новых форм более широкого и эффективного управления общественными силами. Спрос на часы для королевских дворцов и быстро растущих городов по всей Европе был огромен. Городские часы дали гильдиям и органам управления возможность полностью регулировать поведение. В Брюсселе рабочие-текстильщики вставали под звон утреннего колокола, ткачи и сучильщики заканчивали день со звуками вечернего колокола, а еще были особые часы для сапожников. В 1355 году городское управление Амьена издало распоряжение «относительно времени, когда работающие должны каждое утро выходить на работу, когда они должны есть и когда возвращаться на работу после еды, а также когда им следует заканчивать работу вечером». Для этой цели использовался специальный колокол.

В то время как эта технология контроля распространялась из монастырей по городам, Церковь определяла разрешенные области применения новых исследовательских приемов, распространяющихся из скрипториев, где переводились и переписывались арабские и греческие рукописи.

Первые переводы с арабского (несколько трудов по математике и астролябии) были сделаны в конце Х века в Испании. Сто лет спустя в монастырь Монте-Кассино в Южной Италии прибыл бенедиктинский монах из Северной Африки по имени Константин, который начал переводить с арабского на латынь работы по медицине, включая труды Галена и Гиппократа. Впоследствии эти сочинения составили фундамент медицинской литературы, на котором веками строилась западная наука.

К середине XII века переводы стали особым видом деятельности с географическим центром в Испании, насчитывавшей столетия блистательной арабской культуры, с множеством арабских книг и общинами христиан, которым разрешалось исповедовать свою религию под мусульманским надзором и которые теперь стали посредниками между двумя культурами.

В результате повторного завоевания Испании христианами центры арабской культуры и библиотеки оказались в руках христиан. Самый важный из них, Толедо, пал в 1085 году. Величайшим из переводчиков с арабского на латынь был Жерар Кремонский из Северной Италии, приехавший в Испанию либо в конце 1130-х, либо в начале 1140-х, в поисках «Альмагеста» Птолемея, который он не смог найти в других местах.

Жерар отыскал манускрипт в Толедо, остался в городе, чтобы выучить арабский, и в конце концов перевел труд на латынь. При этом он обнаружил тексты по самым разным темам и за последующие 35 лет перевел по меньшей мере двенадцать работ по астрономии, семнадцать по математике и оптике, четырнадцать по натурфилософии (включая аристотелевские «Физика», «О небе», «Метеорология», «О созидании и разрушении») и двадцать четыре по медицине.

Резко возросло количество переводов с греческого (эта работа, собственно, никогда и не прекращалась благодаря оккупации некоторых частей Италии Византией), особенно в Южной Италии и на Сицилии, где всегда существовали греческие общины и в библиотеках было много греческих книг. Серия важных работ по математике и математической науке появилась в греко-латинских переводах около середины XII века: «Альмагест» Птолемея, евклидовские «Начала», «Оптика» и «Катоптрика». Переводы с греческого на латынь продолжались и в XIII веке; особенно примечательны работы Уильяма из Мербека, поставившего перед собой цель снабдить латинское христианство полной и достоверной версией трудов Аристотеля и пересматривавшего при необходимости уже имевшиеся переводы с греческого, а также переводившего математические труды Архимеда.

Благодаря этим переводам церковные власти Запада получили доступ к практическим знаниям. Первыми, в Х–XI веке, пришли медицина и математика; в начале XII веке внимание, похоже, сместилось на работы по астрологии и трактаты по математике, необходимые для успешного применения астрономии и астрологии. Медицина и астрология покоились на философском фундаменте, и отчасти по этой причине переводчики, начиная с 1150 года, переключились на сочинения Аристотеля по физике и метафизике. Но как только оказался известен в полной мере масштаб трудов Аристотеля, стало очевидно, что его философская система применима к огромному кругу вопросов, подлежащих рассмотрению в школах и новых университетах.

Что касается западных политиков, то им заново открытая логика Аристотеля давала почти магическую способность бесконечного увеличения знаний, и прежде всего систему снижения негативных последствий и ограничения дестабилизирующих эффектов хлынувшей из арабского мира информации. Как и в Греции, дар логического мышления, возможно, предложил вначале головокружительные интеллектуальные перспективы, но затем сыграл роль ограничителя свободной мысли.

Воодушевление, вызванное арабскими знаниями, заметно уже в сообщениях о первых контактах с ними. В начале XII века англичанин Аделард Батский, вернувшись из арабской Сицилии, обращался к братьям-монахам с такими словами: «…подумайте сами. Потому что я, избрав в проводники разум, узнал от моих арабских хозяев кое-что совершенно другое. Вы же, плененные властью, следуете за хромым».

Аделард написал две книги, оказавшие большое влияние на его европейских собратьев. В них он утверждал, что любая власть должна быть предметом логического рассмотрения. Одно из самых сильных его утверждений звучит так: «Видимая