Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире - Меган О’Гиблин Страница 24

живым: жизни, тепла. Виталисты предположили, что этим принципом жизни, возможно, был эфир или электричество, и их попытки обнаружить эту таинственную субстанцию часто переходили в стремление воссоздать ее искусственно. Итальянский ученый Луиджи Гальвани провел ряд широко известных экспериментов, в которых пытался оживить отделенные от тела лягушачьи лапки с помощью электрического тока. Отчеты об этих экспериментах входили в число научной литературы, на которую опиралась Мэри Шелли, когда писала «Франкенштейна»; его главный герой – безумный ученый, поднаторевший в виталистской философии своего времени.

Хотя эмерджентизм занимается в первую очередь происхождением сознания, а не жизни как таковой, он разделяет с витализмом одно и то же уязвимое место: идею о том, что «нечто» может возникнуть из «ничего». И эмерджентизм, и витализм предполагают существование некоей незримой силы, которая действует внутри машины, будто вселившийся в нее призрак. Когда я читала о работе Брукса и его команды в Массачусетском технологическом институте, у меня часто возникало ощущение, что они занимаются своего рода алхимией, продолжая дело магов-виталистов, вдохновивших Виктора Франкенштейна оживить свое творение из мертвой материи, и теперь рискуют столкнуться с теми же угрозами. В конечном счете самое мистическое в идее эмерджентности – это следующий из нее вывод, что мы можем не до конца понимать вещи, которые создаем. На протяжении десятилетий критики утверждали, что искусственный интеллект – то есть машинный интеллект, функционально неотличимый от человеческого, – невозможен, поскольку мы еще не знаем, как работает человеческий мозг. Но эмерджентные феномены в природе демонстрируют, что сложные системы могут самоорганизовываться самым неожиданным образом, не опираясь на какой-то «план» или «замысел». Порядок может возникнуть из хаоса. В сфере машинного интеллекта сохраняется надежда, что, если мы сложим все кирпичики в правильном порядке – додумавшись до верного решения задачи или просто по чистой случайности, – сознание возникнет само собой как побочный эффект сложности. Однажды природа вмешается и доведет работу до конца.

Это кажется невозможным. Но ведь, с другой стороны, столь же необъяснимым кажется любой творческий процесс – в том числе и с точки зрения самого творца. Люди искусства с давних пор утверждали, что творчество – это зыбкое, ускользающее явление, что художник открывает себя воздействию могучих сил, которые, кажется, приходят откуда-то извне. Философ Джиллиан Роуз однажды описала акт письма как «смесь прилежности и волшебства: ты контролируешь процесс, хотя все, что появляется на бумаге, приходит из сфер вне твоего контроля». Я и сама часто сталкивалась с этим странным явлением в своей работе. За стол я всегда сажусь с четкой идеей и планом, но в какой-то момент созданный мною текст будто открывает рот и начинает командовать. Слова будто обретают собственную жизнь, и когда я заканчиваю работу, трудно объяснить, почему она получилась именно такой, какой получилась. Писатели часто говорят о таком опыте с изумлением и благоговением, но я всегда относилась к нему с подозрением. Я спрашиваю себя: хорошо ли это для художника (или любого другого творца) – быть настолько открытым влиянию внешних сил, даже если эти силы – не божества, а всего лишь законы физики или причуды подсознания? Если, как выразилась Роуз, все написанное тобой «приходит из сфер вне твоего контроля», в какой момент результат твоего труда выходит за пределы твоего замысла? В какой момент ты, создатель, теряешь контроль над своим созданием?

* * *

Позднее той же весной я узнала, что роботы-доставщики на самом деле прибыли во время каникул. Мой друг, который не уезжал из университета на зимние праздники, рассказал мне, что они тогда несколько дней бродили по пустым университетским тротуарам – это был своего рода тестовый запуск. Они изучили все маршруты и запомнили, где находятся потенциальные препятствия. Машины были оснащены нейронными сетями и учились ориентироваться в окружающей среде, постоянно взаимодействуя с ней. На каникулах этот мой друг работал в одном из опустевших зданий рядом с озером; он рассказал, что часто выглядывал из окна в своем кабинете и видел, как роботы снуют туда-сюда за окном. Однажды он видел, как все роботы собрались в круг в центре торгового комплекса. «У них был этакий симпозиум», – сказал он. У роботов (как у деревьев в лесу) интеллект распределен по всей системе. Они делились информацией об опасностях и дистанционно передавали друг другу сведения об изменениях в окружающей среде. Когда возле одного из самых больших зданий начались ремонтные работы, весть об этом быстро разлетелась по всему сообществу роботов – или, как выразилась одна из местных газет, «роботы „рассказали“ об этом друг другу и изменили привычный маршрут».

Как-то раз я шла домой из библиотеки. Был ранний вечер – то время, когда заканчиваются последние занятия во вторую смену, – и тротуары были заполнены студентами. Вместе с десятками других людей я ждала, когда на светофоре загорится зеленый свет, чтобы пересечь главный проезд – оживленную четырехполосную улицу, делившую кампус пополам. Чуть дальше по улице был еще один наземный переход, но без светофора. Тот перекресток пользовался дурной славой, особенно по ночам – бывало, кто-то из зазевавшихся студентов перебегал там дорогу, чудом уворачиваясь от несущихся машин. Дожидаясь зеленого света, я вдруг заметила, что всеобщее внимание приковано к этому самому перекрестку. Я посмотрела в ту же сторону: там, на углу, ждал один из роботов-доставщиков, выглядевший совершенно растерянным и удрученным. (Но как? У него ведь даже не было лица.) Он пытался перейти дорогу, но всякий раз, выходя на пешеходный переход, чувствовал приближение машины и отступал на тротуар. Каждый раз, когда это происходило, над улицей разносился гул обеспокоенных голосов. «Ты сможешь!» – крикнул кто-то с противоположной стороны улицы. К этому времени несколько человек на тротуаре остановились, чтобы понаблюдать за происходящим.

На мгновение дорога опустела, и робот снова начал продвигаться вперед. Это был его единственный шанс, хотя робот все еще двигался неуверенно – было неясно, решится ли он рискнуть. Студенты начали кричать: «Давай, давай, ДАВАЙ!» И как по волшебству, словно в ответ на эти воодушевляющие крики, робот рванулся с места и стремительно пересек дорогу. Как только он оказался на другой стороне улицы – по проезжей части уже двигалась масса машин, – вся толпа разразилась радостными криками. Кто-то крикнул: «Этот робот – мой герой!» Зажегся зеленый. Когда мы начали переходить улицу, толпа по-прежнему возбужденно обсуждала увиденное, смеялась и улыбалась. Женщина примерно моего возраста – затерянная, как и я, в этом море молодежи, – переглянулась со мной, почувствовав во мне союзника. Она поправила шарф на шее и покачала головой, с виду немного ошеломленная. «Я так переживала за этого малыша», – сказала она.

Позже я узнала, что за роботами постоянно