Шпион смерти - Борис Николаевич Григорьев Страница 37

— Да, я помню, как приезжали какие-то люди из Нарвика, беседовали с мужем, а он рассказывал им, как воевал, как сидел в концлагере. Мы, конечно, не смогли смириться с немцами. Все наши сыновья бежали на рыбацкой шхуне в Англию и там записались в войско нашего короля. А Лауритс стал помогать делу освобождения здесь. Вслед за сыновьями он отправил в Англию еще несколько человек. В нашем доме постоянно кто-то скрывался: сначала норвежцы, пробиравшиеся в Англию, а потом партизаны или иностранцы из лагерей. Были среди них и русские. Так продолжалось два года.

Послышалось урчание мотора подъезжающей машины. В ворота въехал «фордик» с кузовом пикапа. Из него вышли пожилые, за пятьдесят, мужчина с женщиной — оба в комбинезонах, слегка запыленные и уставшие. Они вели за руки двух детишек: мальчишка держался рукой за мужчину, а девочка льнула к женщине. Увидев фру Хейберг на веранде, они вырвались и с громкими криками устремились на веранду. Фру Хейберг встала им навстречу и с довольной усмешкой встретила их на пороге.

— Бабушка, а мы сегодня видели в поле зайца! — похвастался внук.

— Он испугался и убежал в кусты. Потом его выслеживал коршун, — добавила внучка.

— А ну-ка умываться, марш! — приказала им женщина. — Мама, ты зачем вышла на веранду? — обратилась к фру Хейберг невестка. — Здравствуйте. — Это уже к Фраму.

— Да, мама, скажи, пожалуйста, почему ты нас не слушаешься? — сказал сын, обнимая мать и заворачивая ее в плед.

— У нас гость из Стокгольма по имени Борис, и мы с ним очень мило беседуем, — ответила фру Хейберг, не обращая внимания на упреки. — Сигрид, ты устала, я знаю, но сделай милость и свари-ка гостю крепкого кофе.

— Сейчас, мама.

Все ушли, и Фрам опять остался наедине со старой норвежкой.

— Это мои правнуки, приехали в гости из Осло — похвасталась фру Хейберг. — Дети у сына все разъехались. Сейчас стало модно уезжать в город, а в наше время…

Невестка принесла кофе с домашним печеньем и поставила поднос на стол:

— Угощайтесь, пожалуйста.

— Спасибо, Сигрид, ты очень добра. Потом, когда Лейф переоденется, позови его ко мне.

— Хорошо, мама. Тебе не холодно?

— Нет-нет, иди. На чем это я кончила? Ах да, на русских. Однажды Лауритс привел в дом троих пленных русских. Он помог им бежать из лагеря, и теперь они должны были подготовиться к переходу шведской границы. Боже мой, до чего худы и голодны оказались эти бедняги — кожа да кости, кожа да кости. Правда, они скоро пошли на поправку — молодые все были. Мы их откормили, отмыли, переодели и на память сфотографировались. Пленные захотели предстать перед камерой в своей арестантской одежде. Лауритс принес свой фотоаппарат, и они сделали несколько снимков.

— А вы не помните, как их звали?

— Как не помнить? Помню хорошо! Одного звали Иваном, другого Николаем, а третьего… Третьего не помню, — смущенно призналась фру Хейберг.

Фрам почувствовал, как у него заколотилось от волнения сердце. Отца звали Николаем, но ведь были еще двое: Поляков и неизвестный. Кого из них звали Николаем, было пока не ясно.

— А потом? — спросил он старушку.

— А потом, как сейчас помню, это было тридцатого мая 1943 года, я сидела с дочкой на кухне и вдруг услышала снаружи громкий крик на немецком: «Открывайте! Гестапо!» Я не успела предупредить Лауритса, который в это время был с пленными на чердаке, как солдаты выбили дверь пинками и ворвались в дом. Один гестаповец поставил нас с дочкой к стенке, а остальные стали шарить в доме. Обыск был не долгий, скоро они забрались на чердак и обнаружили там всех четверых. Хорошо, что за несколько дней до этого Лауритсу удалось переправить в нужные руки оружие, которое тоже хранилось у нас на чердаке, а то бы его расстреляли на месте. Лауритса и беглецов на наших глазах тут же избили до потери сознания, погрузили в машину и отвезли в гестапо в Нарвик. Я думала, они всех расстреляют, но бог миловал. Пленные умирали как мухи, а немцам нужна была дармовая рабочая сила. Впрочем, если бы не скорое освобождение, муж бы умер там от голода. Держали их на одном из островов. Там были все штрафники. В 1944 году на Лофотены высадились союзники и освободили всех сидевших в лагере.

На веранду вышел сын в чистой клетчатой рубашке и джинсах.

— Лейф, принеси мне тот альбом с фотографиями.

Лейф ушел и скоро вернулся с толстым фолиантом в руках. Он бережно положил альбом на стол и стал за спину матери. Фру Хейберг открыла старый альбом и стала комментировать некоторые важные, на ее взгляд, снимки:

— Вот Лауритс молодой, когда ухаживал за мной. А вот мы накануне свадьбы. Вот наш первенец, а вот мы сидим все вместе за столом после войны.

Фотографии мелькали перед глазами, как крылья птицы. Фрам, собственно, и не очень-то всматривался в то, что там на них было изображено. Он ждал свою фотографию — ту, знакомую. Ему показалось, что муж фру Хейберг вроде не очень-то и похож на того человека в центре снимка, и в глубине души у него уже закрадывалось сомнение, но он решительно отогнал его прочь.

Наконец старушка перестала листать и остановилась:

— Вот Лауритс с теми русскими ребятами.

Сердце Фрама сжалось, как у преступника при вынесении приговора Он наклонился поближе, чтобы как следует рассмотреть снимок. С пожелтевшего клочка плотной бумаги на него смотрели чужие люди. И никто из них не улыбался.

— Но… но это не та фотография! — услышал он свой хриплый голос.

— Как не та, дорогой Борис? Это та самая. Мне-то уж лучше знать.

— Но на ней нет моего отца.

— Вот Иван, вот Николай, а этот третий… Сергей! Я вспомнила, как зовут третьего — Сергей! — победоносно закричала фру Хейберг. Но она тут же осеклась, бросив взгляд на гостя. Гость, бледный как полотно, искал руками опору, чтобы не упасть.

— Вам плохо? — вскричал Лейф, подхватывая его за локоть.

— Нет-нет, сейчас пройдет, — устало сказал Фрам и опустился на стул. — Сейчас пройдет.

— Лейф, может, вызвать врача? — всполошилась старушка Хейберг.

— Нет-нет, ни в коем случае, — испугался Фрам. — Это все пустяки. Переживания.

— Выпейте стакан воды, вам станет легче, — предложил Лейф.

Он выпил воды и встал.

— Спасибо за гостеприимство. Мне так неловко, что я вас напрасно побеспокоил. Вышла ошибка. Извините.

— Не беспокойтесь, ради Бога, — сказал Лейф. — Может быть, вам остаться у нас?

— Спасибо, но мне нужно ехать. Вам особое