Шпион смерти - Борис Николаевич Григорьев Страница 35

— Да, русских пленных здесь было много, очень много. Бедняги, не всем пришлось вернуться домой. Я видел собственными глазами, как по городу вели пленных. Они были голодны и худы, как вяленая треска, а мы, мальчишки, совали им в руки хлеб.

«Значит, еще не все поросло здесь травой забвения, — отметил он про себя. — Хорошо, что я загодя запасся легендой — расспросы о русских военнопленных не так уж и безопасны».

Бармен начал рассказывать ему различные истории времен оккупации. В словах норвежца сквозила явная гордость за своих предков и за свою страну. Значит, не все еще потеряно.

— Кроме названного, был еще один лагерь, но это уже для штрафников, — рассказал бармен. — Он будет немного подальше — на Лофотенских островах. Слыхали о таких?

— Признаться, нет, — смущенно сказал Фрам.

— Ну как же! Сам Эдгар По написал о них рассказ под названием «Низвержение в Мальстрем», — оживился бармен. — Мальстрем — это гигантский водоворот, известный своим коварством и необычайной силой. Жертвами Мальстрема очень часто являются не только лодки и баркасы, но и крупные корабли. Их просто в течение нескольких секунд, словно щепку, затягивает в огромную воронку.

— А с Лофотенами есть сообщение?

— Естественно! От причала порта ежедневно отходят несколько пароходов на самые крупные острова архипелага. Между самими островами уже снуют посудины поменьше.

На следующий день он сел в автобус и уже через полчаса был на месте.

Это был, вероятно, типичный рыбацкий поселок на берегу все того же Уфутенского фиорда: небольшой магазинчик, почта, газетный киоск — все в одном крашеном деревянном домике. У пристани стаи разнокалиберных лодок и баркасов, развешанные для просушки сети и для вяления — связки трески. Ветер и на расстоянии доносил до него гниловатый запах рыбы.

Музей он нашел сразу. Он тоже, как все дома в поселке, был выстроен из дерева и выкрашен в распространенный здесь повсюду терракотовый цвет кирпича. При входе в домик он заплатил несколько крон и прошел внутрь. В этот ранний час он оказался единственным посетителем, и его одинокие шаги по крашеному деревянному полу гулко раздавались по пустому залу.

Вся экспозиция музея была посвящена норвежскому Сопротивлению и представляла собой собрание каких-то документов, любительских фотографий, флагов, оружия, одежды и некоторых предметов личного обихода, принадлежавших отдельным бойцам. Собственно лагерям военнопленных был посвящен один стенд, на котором были выставлены полосатые арестантские одежды, истлевшие то ли от времени, то ли от интенсивного ношения, столовые приборы, которыми пользовались пленные (если так можно было назвать изломанные, изогнутые алюминиевые предметы, мало напоминавшие ложку и вилку), орудия труда — лопаты, мотыги, тачки — и многочисленные фотографии. Центр экспозиции занимала любовно, но достаточно кустарно сделанная панорама Уфутенского морского сражения. Впрочем, это только свидетельствовало о скромности тех средств, которыми располагали организаторы музея.

Фотографий было много, и сначала он на них свое внимание не зафиксировал. Но обойдя экспозицию и получив общее представление о ее содержании, он вернулся к ним снова и стал всматриваться более пристально. Со всех снимков смотрели молодые и одухотворенные лица, очень похожие на те, что он видел у себя на родине. И парни и девушки улыбались в объектив, обнимали друг друга за плечи и чему-то радовались.

Но что это? Не ошибся ли он? Среди выцветших позитивов он увидел знакомый снимок. Один раз он его уже видел у фру Поляковой, только на этом снимке ее мужа не было. Отец и все остальные были запечатлены в том же порядке и в тех же самых позах, а Полякова на снимке не было — отца обнимал какой-то другой человек, явно постарше других и на военнопленного не похожий. Значит, этот снимок делал Поляков, а тот, который находится в Стокгольме, — тот самый норвежец, о котором говорила фру Полякова?

Это была удача. Он прошел к билетной кассе и спросил:

— У вас есть экскурсовод?

— О нет, мы далеко не Лувр или какая-нибудь там Глиптотека[10]. — Кассирша, белокурая норвежка средних лет, в очках, мягко улыбнулась. — Мы все делаем сами. Вам нужна помощь?

— Да, меня заинтересовала тут одна фотография.

— Пойдемте вы мне покажете.

Кассирша закрыла каморку и прошла вместе с ним к экспозиции.

— Как эта фотография попала к вам в музей?

— Вот эта? Гммм… Трудно сказать сразу, но если нужно, я узнаю. Вы можете подождать, пока я пороюсь в кое-каких книгах?

— Конечно, конечно.

Странно, что не только свободные норвежцы, но и все запечатленные на снимках пленные улыбались. На фоне изможденных, морщинистых лиц и застывшей в глубине глаз печали эти улыбки выглядели жалкими и — если хорошенько всмотреться — производили жуткое впечатление.

Он бесцельно еще походил по залу, каждый раз останавливаясь перед фотографией отца и находя в ней все новые и не увиденные до сих пор детали. Когда отец приехал в деревню, он обратил внимание, что правое надбровье у него было рассечено шрамом. Шрам был не очень глубоким и длинным, но довольно заметным. На этой фотографии, несмотря на не очень высокое качество снимка, никакого шрама видно не было. Значит, он появился после того, как был сделан этот снимок.

Служительницу музея пришлось ждать минут пятнадцать, однако Фраму показалось, что с тех пор как она оставила его одного, прошла целая вечность. Наконец он услышал ее легкие шаги.

— Как хорошо, что в свое время папа все записывал, — сообщила она ему, радостно улыбаясь. — Эту фотографию ему подарил один норвежец, участник Сопротивления.

— У вас есть его фамилия, адрес?

— Да, его звали Лауритс Хейберг.

— Звали?

— Он умер несколько лет тому назад.

— Это он изображен в центре снимка?

— Да, он самый. Справа и слева от него — два русских военнопленных, которые с его помощью пытались совершить побег, но которые, к сожалению, были пойманы немцами и уже вместе с Хейбергом снова водворены в лагерь.

«Ага! Значит, у Полякова была еще одна попытка побега!» — подумал он.

— А вас кто интересует на снимке?

— Вот этот человек. — Он указал пальцем на отца.

— Вы — русский? — спросила норвежка.

— Да. Это… это мой отец.

— О-о-о! — сочувственно произнесла. — Русские были тогда очень популярны.

— А сейчас?

— Сейчас наступили другие времена.

Она замолчала, в то время как он размышлял о последствиях своего неожиданного поступка. Почему он признался ей и отступил от заготовленной легенды? Рационального объяснения этому опрометчивому