Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть 4 - Алексей Хренов Страница 31

народа и вредителями бороться гораздо приятнее и эффектнее, чем раскрывать реальные угрозы. Внутренним органам тоже нужно регулярно отчитываться, получать власть и влияние. Боюсь, что ближайший год-полтора будут страшными для армии и флота. Потом, может, станет потише, но поиск врагов ещё долго не закончится.

— Думаю званиями и должностями нас, «испанцев», ну вернувшихся из Испании, закидают. И вряди это хорошо, что бы руководить нужно не только тут «мессеров» с «фиатами» насшибать, не у всех получится. Учиться много надо управлению.

— Всё таки «испанцев», мне кажется меньше репрессии коснутся, чем всех остальных. Ведь люди с реальным боевым опытом, хотя… чекистам плевать на боеготовность, у них своя отчётность, им о поимке шпионов отчитаться надо.

Кузнецов нахмурился и, помолчав немного, сказал с кривой улыбкой:

— Да, Алексей, дерьмо-то оно всегда из одних органов лезет…

Лёха рассмеялся, но не слишком весело. Он пожал плечами, изображая, мол, что тут сомневаться, и продолжил:

— А если говорить глобально… В Испании сами видите, какой бардак. Я не уверен, что республиканцы удержат страну и победят Франко.

— Гитлер в Германии ощутил вкус власти, — продолжил «ванговать» попаданец. — Ему мало Испании и немецкие фашисты потренировались тут немало. Думаю, полезут куда-нибудь ещё года через два, максимум три. Хорошо, если к французам и англичанам. Мы пока от Гитлера отделены белополяками, думаю, у нас в СССР, есть лет пять, чтобы всё привести в нормальную боеготовность.

А японцы… они уже полезли вовсю в Китай. Скорее всего, и нас захотят попробовать на прочность. Вот только, если мы их хорошенько приложим, они, вероятно, переключатся на США и их острова в Тихом океане.

Легко предсказывать, если знаешь хотя бы общее развитие истории.

Кузнецов смотрел на Лёху в некотором удивлении.

— Интересный ты человек, Хренов, — медленно проговорил он. — В твоём возрасте я больше девками да гулянками интересовался, а не делал прогнозы по мировой политике.

Лёха улыбнулся.

— Ну, я с девушками тоже не теряюсь, — улыбнулся Лёха. — Может быть, по старой памяти вас до Парижа на бомбардировщике прокатить? — пошутил он.

— Спасибо, Алексей, но сейчас каждый самолёт на счету. Я не тороплюсь, доеду на поезде, — отказался пока ещё главный, но уже бывший военно-морской советник. — Наслышан я, конечно, про твою рыжую подругу. Ты завтра в сетке расписания на сопровождение транспорта стоишь?

— Конечно, я, — улыбнулся Лёха. — Подвешу пару соток, ни одна сволочь не сунется.

Кузнецов поколебался пару секунд, но всё таки произнес:

— Я тебя за линкор и по совокупности дел на Героя подал, уже пару месяцев как… Вчера телеграмма пришла, причем прямая из Наркомата Обороны, типа во флоте ставленников Тухачевского полно оказалось… В общем Героя тебе завернули скорее всего… Ждем сегодня — завтра, что утвердили.

— Но ты конечно тут кадр редкостный, знаешь, что тебя в Испании нет?

— Как нет! А где я есть?

— А вас с Кузьмичевым отправили раньше приказа по РККА и вы как то за штат попали. Так что у тебя командировка только с мая этого года началась считай!

— Николай Герасимович! Можно просьбу напоследок? Верните меня в истребители!

И видя удивление Кузнецова поспешил объяснить:

— Кузьмичева в Союз оправляют по ранению, Алибабевича тоже грозят обратно во флот забрать, да и самолёт мой раздербанили. А тут же новые «ишаки» пришли, их ругают, что они все бракованные, крылья в полёте отваливаются, моторы греются и клинят, а так я опять под себя машину сооружу!

Кузнецов рассмеялся и протянул ему руку.

— Поговорю с Алафузовым. Береги себя, Алексей. Неизвестно, как всё повернётся.

Начало июля 1937 года. Аэродром Лос-АЛьказарес.

Налёт на Ибицу и последовавшие приключения дались Кузьмичу тяжело. Его рана никак не хотела заживать, а жара делала её ещё хуже. Кузьмич хромал на своей верной палочке, но виду старался не подавать, хотя все знали, как ему трудно. Даже в такой ситуации он оставался Кузьмичем — упрямым, сдержанным, но неизменно надёжным.

Совсем недавно пришла телеграмма, Кузьмича отзывали в Москву. Лёха, узнав об этом, не собирался сидеть сложа руки, он тут же начал уговаривать Кузьмича перевестись на Черноморский флот.

— Крым, Кузьмич, ты только подумай! Солнышко, море, никакой этой вашей северной пурги. Ну а главное — с ребятами своими будешь на солнце, подлечишься нормально, — Лёха был убедителен, как продавец страховых полисов.— Да и с Мурманском небо и земля!

Кузьмич фыркнул, но слушал внимательно. Конечно, перспектива юга выглядела заманчиво. Даже его привычное упрямство давало слабину перед картинами, которые рисовал Лёха.

— Крым, говоришь… Теплее, чем Мурманск, это да, — пробормотал он, будто взвешивая плюсы и минусы.

Но в итоге, привычный к своим решениям Кузьмич всё-таки остался верен себе. Он посмотрел на Лёху серьёзным взглядом и сказал:

— Лёша. Спасибо тебе за всё, правда. Но мне севера привычнее. Там всё своё, знакомое, родное. Какая бы там погода не была, мне там лучше.

Лёха лишь вздохнул, понимая, что Кузьмича не переубедить. Упрямство этого человека было частью его силы. Он вспомнил, сколько Крым был под оккупацией, и решил не влезать так сильно в изменение истории. Зато они с Кузьмичом посетили рынок и магазины Картахены, и Лёха, не стесняясь, накупил подарков всем, кому смог.

— Кузьмич, будешь в Москве, раздари мелочь в наркомате ВМФ, очень советую, — сказал Лёха озадаченному Кузьмичу.

За линкор, налёт на Майорку и ранение Кузьмича видно по совокупности свершений представили к званию капитана и ордену Красного Знамени — заслуженная награда, хоть сам он больше переживал за больную ногу, чем за ордена.

Лёху за линкор Кузнецов представил к званию героя и ордену Ленина, но когда раздулась история с атакой немецкого «Дейчланда» и вонью, поднятой немцами, представление тихо завернули в Наркомате Обороны. В итоге Лёха получил второй орден Красной Звезды, но честно говоря наш герой очень философически относился к орденам и регалиям и совершенно не забивал свой мозг подобными вещами.

— Я тебе всегда говорил Кузьмич! Настоящих морских волков всегда звездами награждают! С острыми краями! Знаешь почему?

— Да, знаю я, знаю! На тебя любая акула посмотрит и у ней и так сразу несварение желудка делается от одного твоего тощего вида!

Перед отъездом Кузьмич крепко обнял Лёху и, по привычке, завёл свою жалобную песню:

— Бедные мы, несчастные, Лёша, как же ты теперь будешь, один и без меня! Некому за тобой будет