Ташкент: архитектура советского модернизма, 1955–1991. Справочник-путеводитель - Борис Чухович Страница 17

часть этажа представляла собой широкую 50-метровую остекленную галерею с креслами для ожидающих приема посетителей. Остальную часть формировали три блока: два представительских комплекса — с комнатами референтов и секретарей, приемной, главным рабочим кабинетом и более приватным помещением, с которым блокировались личные подсобная, туалет и душевая комната, — и центральное пространство для коллективных совещаний, дополненное подсобными помещениями. Кабинет Рашидова располагался в западной части здания — именно он стал местом традиционных «походов на 6-й этаж», которые, по воспоминаниям Андрея Косинского, были частью работы всех крупных архитекторов Узбекистана[86].

Планировка корпуса Б была столь же функциональной. Зал заседаний на 1000 мест окаймлялся двухэтажным фойе с гардеробом, элегантной эллипсоидной лестницей между этажами и проходами, ведущими из фойе в зал. Со стороны набережной Бурджара у корпуса был отдельный вход что облегчало работу комплекса и делало возможным проведение здесь мероприятий, не связанных с рутинной деятельностью административного аппарата. При этом с восточной стороны корпуса Б на втором этаже располагалась столовая для работников ЦК: сюда вел специальный переход, связывающий на уровне второго этажа корпуса «А» и «Б».

План 6-го этажа. 1963

План зала заседаний (корпус Б), 2-й этаж. 1963

Генплан и озеленение участка. 1964

Объемное решение комплекса определялось функциональностью, вниманием к ландшафту и семантике места, инновационными технологиями и материалами, игрой с асимметричными объемами, выверенной пропорциональностью, ритмической разработкой деталей и плоскостей. Обращает на себя внимание, что даже солнцезащита, в дальнейшем часто служившая для ташкентских архитекторов предлогом для декорирования здания, в случае ЦК имела исключительно функциональный характер. Южный фасад главного корпуса был защищен от солнца решетчатой металлической конструкцией, сочетавшей монотонные вертикальные стойки с синкопированным ритмом наклонных горизонтальных планок, по три на каждый этаж. Этот прием, прообраз которого можно найти в солнцезащите Министерства образования и здравоохранения Бразилии (арх. Лусио Коста и Оскар Нимейер, 1943), к 1960-м годам уже стал составной частью лексикона современной архитектуры. Его вариации характеризовали постройки во многих южных странах, и их уже нельзя было назвать подражанием: владея языком современной архитектуры, архитекторы к месту употребили один из его отработанных «речевых оборотов». Первоначально ритм вертикальных ребер южного фасада корпуса А предполагалось перекинуть на солнцезащиту западного и южного фасадов корпуса Б. Это решение показалось слишком аскетичным московскому эксперту, указавшему на несоответствие вертикальных ребер «существу архитектурного решения этого фасада»[87]. В ответ авторы разработали ажурную алюминиевую решетку на сотообразной основе. Уже на рубеже 1960–1970-х годов эта тема отозвалась в настойчивых попытках перенесения средневековых орнаментов на железобетонные фасады ташкентских зданий, однако решетка западного корпуса ЦК была лишена исторических коннотаций из-за почти невидимой толщины своих элементов. Наиболее близким ее прототипом была солнцезащитная декоративная стена офиса компании Reynolds Metals в пригороде Детройта Саутфилде (1959), спроектированного Минору Ямасаки, будущим автором башен Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Ажурность и золотистый цвет сближали эти металлические решетки, тогда как различия были минимальными: в Саутфилде геометрическую основу каркаса решетки составляли круги, а в Ташкенте — шестиугольники. Причем, защищая холл от косых солнечных лучей, ребра ташкентских шестиугольников оставляли фойе зала заседаний открытым для взгляда с набережной Бурджара и прогулочных парковых аллей — принцип транспарентности, о котором речь пойдет ниже, был настолько важным элементом эстетики здания, что авторы сумели не изменить ему даже на фасадах, в течение многих часов остававшихся под воздействием прямых лучей ташкентского солнца.

Кабинет Первого секретаря ЦК. 1964

Западный фасад корпусов А и Б

Вид на северный фасад. 1967

Переход между корпусами А и Б. 1967

Ташкентскую архитектуру этого периода можно назвать технократической, и здание ЦК стало полем многих технологических экспериментов. Например, в плитах перекрытий были заложены «регистры отопительной системы», позволившие создать автоматическую систему отопления и кондиционирования. При этом распределителями тепла или прохлады в здании стали его полы и потолки, пропускающие через вмонтированные в них трубы горячую или прохладную воду, а для сокращения затрат система предусматривала использование заборной воды Бурджара, имеющей низкую температуру летом[88]. Что касается материалов, архитекторы шли в фарватере времени, используя алюминий, стекло, пластмассу, синтетические материалы, древесно-стружечные плиты, поливинилацетатные краски и т. д. Описание архитекторами своего сооружения вызывает в памяти эпизод из «Июльского дождя» Марлена Хуциева, когда приятель иронически характеризует главного героя фильма как сделанного из «современных материалов: он антимагнитен, морозоустойчив, водонепроницаем, антикоррозиен, тугоплавок». Однако следует отметить, что этот выбор был не только эстетическим, но и экономическим. Московский эксперт, рассматривавший проектное предложение, напомнил авторам о постановлении Совета Министров СССР от 23 апреля 1959 года «Об устранении излишеств во внутреннем оборудовании и убранстве общественных зданий», запрещавшем использование мрамора, кожи и ценных пород дерева. В связи с этим он не только настаивал на необходимости исключить из интерьеров высококачественную древесную отделку и мраморные подоконники, но даже указывал на нецелесообразность использования окраски потолков дорогостоящей масляной краской[89]. В результате альтернативой долговечному мрамору стали «стильные подоконники» из черного пластика.

Солнцезащитная решетка корпуса Б. 1967

Выставка «Ташкент — город мирный» в фойе Зала заседаний. 1967

ЗНАЧЕНИЯ И ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Перед сдачей здания в эксплуатацию осенью 1964 года «Правда Востока» писала: «На берегу Анхора[90], на месте старой крепости, поднялся узкий белый параллелепипед со стеклянными гранями. Он виден с разных концов города. Бульдозеры расчищают площадь вокруг, рабочие обкладывают круглые откосы возвышения красным камнем с тянь-шаньских гор. В этом здании будет работать Центральный Комитет Коммунистической партии Узбекистана. Сюда, на пленумы боевого штаба коммунистов республики, будут собираться члены Центрального комитета — рабочие и хлопкоробы, животноводы и хлеборобы, шахтеры и инженеры… Тысячи нитей протянутся отсюда во все концы Узбекистана, во все сферы его жизни»[91]. Описание содержало скрытое противопоставление колониального Ташкента, символом которого стала крепость царского военного гарнизона генерала Черняева, и нового советского сооружения, возведенного на ее руинах. Крепость, отгородившаяся своими укреплениями и бастионами от Старого города, действительно казалась визуальным антиподом нового здания, главным качеством которого — во всяком случае поначалу — виделась прозрачность, открытость и доступность. Крепость закрепляла разъединенность «Старого» и «Нового» Ташкента, существовавших по разные стороны канала, здание ЦК, в газетном описании 1964 года, напротив, соединяло всех жителей республики: от хлопкоробов до инженеров.

Журналисты через стекло