Михаил Тухачевский. Портрет на фоне эпохи - Юлия Зораховна Кантор Страница 17

же в лесу мы наткнулись на жандарма, который нас долго преследовал. Наконец, разделившись, мы побежали с капитаном Чернивецким в разные стороны. Жандарм стал преследовать меня, но через полчаса выбился из сил и отстал. Что стало с капитаном Чернивецким, я не знаю. Через 9 дней я был пойман жандармом, объявился солдатом Михаилом Ивановым из лагеря Мюнстера, был помещен в лагерь Лехфельд, где отбыл наказание для солдат, и после был отправлен в лагерь Пукхейм. Там я работал вместе с солдатами три недели и наконец убежал с унтер-офицером Новиковым и солдатом Анушкевичем. Через десять ночей ходьбы они были пойманы жандармами у города Шторгка, а я убежал и еще через три ночи ходьбы перешел швейцарскую границу у станции Таинген. Оттуда я следовал на Петроград через Берн, Париж, Лондон, Христианию и Стокгольм»87.

Из материалов дела: «16 августа 1917 года в половине седьмого вечера унтер-офицер Гофман, который вел на прогулку русских офицеров, давших письменное обязательство словом чести не совершать побегов во время прогулок, доложил, что два офицера скрылись из виду. При немедленно поднятой тревоге было установлено, что исчезли русские офицеры капитан Чернивецкий и лейтенант Тухачевский. На следующий день через французского лейтенанта Лаба мне было передано прилагаемое письмо Тухачевского, которое я, за отсутствием русского переводчика, направляю в комендатуру для перевода»88.

Вот оно:

Милостивый государь!

Я очень сожалею, что мне пришлось замешать Вас в историю моего побега. Дело в том, что слова я не убегать с прогулки не давал. Подпись моя на Ваших же глазах и в присутствии французского переводчика была подделана капитаном Чернивецким, т. е. попросту была им написана моя фамилия на листе, который Вы подали ему, а я написал фамилию капитана Чернивецкого на моем листе. Таким образом, воспользовавшись Вашей небрежностью, мы все время ходили на прогулки, никогда не давая слова. Совершенно искренно сожалею о злоупотреблении Вашей ошибкой, но события в России не позволяют колебаться.

Примите уверения в глубоком почтении

Подпоручик Тухачевский

10 августа 1917 г.89

Судя по дате, письмо написано до побега. Неоспоримое свидетельство того, что Тухачевский испытывал потребность объясниться, внятно «зафиксировав» собственную незапятнанность в нарушении кодекса офицерской морали (русской и французской, воспитанной на идеалах XIX века). При всей самоуверенности, он весьма зависел от мнения избранных им же самим в качестве «референтной группы» людей и не позволил бы себе нарушить нормы чести.

В письме прочитывается и стремление оградить товарищей от возможных подозрений лагерного начальства – именно потому столь подробно описывается история подлога. Тухачевский знал, что побег не вызовет ни ужесточения режима, ни наказаний для не замешанных в происшествии товарищей. Для него, очевидно, была неприемлема сама мысль бросить тень на тех, кто разделял с ним лагерное существование. (Кстати, Тухачевский, уже находясь в России, продолжал посылать письма своим приятелям из IX форта, что даже зафиксировано в его ингольштадтском деле90.)

И конечно, в документе сквозит лукавое самодовольство – бежавшему подпоручику удалось оставить с носом педантичных немецких надсмотрщиков, доказав их бессилие перед искренней жаждой свободы.

Бежавший вместе с Тухачевским капитан Чернивецкий был снова схвачен и привлечен к суду по статье 159 Военного уголовного кодекса Германии91. В соответствии с ней за нарушение честного слова полагалась смертная казнь. «Чернивецкий показал следующее: поблизости от Цухеринга он и Тухачевский ускорили темп и удалялись все больше от остальных офицеров [пленных. – Ю.К.] и сопровождавшего их унтер-офицера, замыкавшего колонну. Они спрятались… и отошли на юг, в лес. Здесь их стал нагонять жандарм, который сделал по ним несколько выстрелов. Чернивецкий выбросил пакет с резиновым плащом [впоследствии, после поимки, он попросил коменданта лагеря вернуть ему плащ, аргументируя, что эта вещь не является “предметом для побега” и нужна для “укрытия от влаги”; плащ был возвращен. – Ю.К.] и различными продуктами питания, чтобы легче было бежать, и отделился от Тухачевского. Весь путь до Кемптена, где его и схватили жандармы, он проделал пешком. Пакет был передан нам жандармом в Карлскроне. Чернивецкий при сдаче был в оборванном обмундировании, что объясняется ночевками под открытым небом. О содержании письма Тухачевского относительно фальсификации его подписи сообщить отказался. Тухачевский до сего дня не пойман»92.

Горы бумаги, допросы свидетелей, бесконечные «путешествия» документов от инстанции к инстанции, от чиновника к чиновнику. При этом создается явное впечатление, что к обвиняемому относятся сочувственно даже его обвинители, а не только адвокат. Это ощущение усиливается при чтении приговора.

Расследование ставило целью выяснить, нарушено ли беглецами данное слово. Если бы это удалось доказать, Чернивецкому, напомню, грозила бы смертная казнь. Подписка носила «многоразовый» характер, однажды давший ее офицер мог неоднократно ходить на регламентированные прогулки (разумеется, в сопровождении охраны) за пределы лагеря. Чернивецкий отрицал, что давал письменное обязательство не бежать, пояснив, что подпись под этим документом не ставил93. Свидетели констатировали, что, когда листы были поданы коменданту, чернила на них еще не высохли94. Это обстоятельство весьма запутало ход расследования. Немецкие военные чиновники не видели разницы между личной подписью и написанием фамилии. Понять, что от руки написанные фамилии «Тухачевский» и «Чернивецкий», стоявшие на листах, не являлись подлинными автографами этих двух офицеров, они не могли. Разобраться в лукавой казуистике изобретательных русских немецкие следователи так и не сумели. Чернивецкого осудили не за побег и нарушение слова, с ним обошлись очень гуманно, наказав за подделку документов и вместо расстрела приговорив к трехмесячному аресту. Поскольку следствие тянулось два месяца, их и вычли из общего срока, уменьшив его тем самым до месяца96.

Тухачевский через Швейцарию прибыл в Париж, явившись к русскому военному атташе графу Игнатьеву (в будущем – автору знаменитой книги «Пятьдесят лет в строю»). День, пока оформлялись бумаги для следования в Россию, Тухачевский собирался посвятить Лувру, в который мечтал попасть с детства. Но, увы, музей был закрыт. И тогда он отправился в музей Родена. Неизвестно, о чем думал подпоручик, глядя на «Мыслителя». Однако выбор музея не случаен – Тухачевского привлекала эстетическая гармония силы, управляемой разумом. В двух шагах от музея Родена находится Дом Инвалидов, в соборе которого – саркофаг Наполеона… Места, для каждого русского овеянные героико-романтическим ореолом. По распоряжению графа Игнатьева Тухачевскому выдали деньги «в размере, необходимом для поездки до Лондона». Игнатьев же написал письмо российскому военному посланнику в Лондоне Ермолову, вверив бежавшего подпоручика его заботам.

После двух с половиной лет неволи Тухачевский прибыл в Россию – за несколько дней до Октябрьского переворота. Ему предстояло сделать фатальный выбор.

Глава 3