Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева Страница 14

Однако дальше книжка переходила к радикальным движениям в перфомансе, самым свирепым из которых были венские акционисты, и «искусство действия» превращалось в кошмар. Люди шестидесятых творили неистово. Загипнотизированная силой искусства, я даже забыла, что заперта и пропускаю ритуальный ужин с куратором.

Подобное я испытывала лишь дважды в жизни. В четвертом классе подружка позвала меня в гости после школы, когда никого не было дома. Она знала, где отец хранит ключ от стола, в котором спрятаны советские порнографические игральные карты и видеокассета про распутную Мессалину. Я не знала, что думать об увиденном на картах и видео. После первой же карты с фотографией голой женщины на коленях, прильнувшей к чреслам усатого мужчины в военной форме, я впала в ступор. Ничего в моей предыдущей жизни не могло подготовить меня к увиденному, и я просто приняла к сведению, что так, видимо, бывает.

После фильма подружка предложила поиграть в Калигулу и Мессалину. Она напялила на меня рыжий парик а-ля Пугачева, который ее мать хранила в коробке с шариками от моли под кроватью, а сама стащила из комнаты младшего брата космическую ракету с большими буквами СССР и фотографией Гагарина в иллюминаторе, нацепила ее ремнем на трусы, как гигантский фалл, и стала гоняться за мной по квартире. А когда догнала, то повалила на пол и с воодушевлением заерзала на мне, хотя ракета между нами ей сильно мешала. Тогда-то я впервые испытала ощущение непростительного греха – помесь необъяснимого чувства вины, отвращения и растерянности от того, как оно в жизни бывает.

Второй непростительный грех я совершила подростком, когда поинтересовалась случайно попавшей мне в руки книжкой маркиза де Сада «120 дней Содома». Трудно сказать, что повергло меня в больший ужас: размах фантазии по части порока или тот факт, что я, советская пионерка, безотрывно прочла достаточно для того, чтобы даже устать от однообразия самого немыслимого разврата. Дочитав до «убийств из сладострастия», я, пораженная до глубины души, выбежала в подъезд, чтобы спустить книжку в мусоропровод. Он оказался запаян, и я так и оставила книгу там, в закутке, не решаясь ни выйти с ней на улицу к бакам, ни занести обратно в квартиру.

И вот чувство тайного, темного святотатства настигло меня в третий раз здесь, в шанхайской прачечной. Хроники перфомансов венских акционистов выглядели как помесь извращенной порнографии и запретных экспериментов над людьми в концлагерях. Оргии, расчлененка, увечья, пытки, кишки, мясо, разложение, мумификация, бичевание, жертвоприношение, тампон, шрамы, член, зад, испражнения, член, слизь, краска, пожирание живого цыпленка, член, жижа, член, степлер, сперма, месиво, крошево, член, топор, член, член, член, о, воздушный шарик…

Это была болезнь Туретта, воплощенная в действии. Будто сама преисподняя проглотила слабительное и разразилась липким, скользким, яростным потоком диареи прямо в человеческую реальность.

Я продолжала листать, как заколдованная. Секс в коляске, голова в тазу, зонт в заднем проходе, член с розой на подносе (с розой)… Что ты на это скажешь, Иероним Босх? В раскадровке одного из перфомансов художник посыпал голую женщину мукой, разбивал на ней топором яйца, вымачивал ее в краске или кровище, поливал супом, томатным соком, молоком, кровью, вишневым компотом, умащивал взбитыми сливками и внутренностями животных, колошматил по ней спагетти, вываливал в перьях, панировочных сухарях и фекалиях и, наконец, высадил в заду у дамы цветок.

Было что-то гипнотическое в том, как быстро эти фотоснимки проваливались сквозь тысячелетние слои культуры в бездну хтонического ужаса и полного безумия. Будто в человеческой душе есть лифт в кромешный хаос, а венские акционисты обнаружили его и усовершенствовали до мгновенной телепортации.

Названия перфомансов звучали как перечень заклятий: «Мама и папа», «Серебряный зад», «Натюрморт с двумя головами: свиной и женской», «Маниакально-психический балет», «Концерт, исполненный на воздушных шариках», «Деградация женского тела, унижение Венеры»…

Бедная униженная Венера! Я представила себе ее биографию: родилась из морской пены, взбитой упавшим в море божественным фаллосом Урана, оскопленного собственным сыном Кроносом. Дети, что с них взять. Жила в любви и неге, почиталась как богиня красоты, купалась в лунном свете, воровала покой у смертных и богов, оживала из мрамора, просачивалась из человеческих грез на полотна – томная, жемчужная, будто сотканная из тоски по несбыточному. Проводила столетия в счастливой праздности – возлежала на венецианских подушках, спала, смотрелась в зеркало или задумчиво внимала лютне. Пока не наступил двадцатый век и не согнал лентяйку с кровати. В новом, неистовом мире машин, стекла, бетона, электричества и «огненных орхидей, распускающихся из дул пулеметов» не до кисельной праздности. Некогда купаться в лунном свете. Встала и пошла работать в бордель Авиньонской девицей! И она работала, пока не превратилась в женщину де Кунинга – ту самую, которая «Жэнщина! Передайте на билет…» За время войн, революций и механизаций Венера наконец повзрослела. Ясный свет испарился из глаз, жемчужное тело потускнело и расползлось бесформенной тушей на полотнах Дюбюффе. Она отупела, превратилась в вещественное – из чистой небесной субстанции загрубела в ущербную, скандальную бабищу. Скатилась по кривой дорожке до омерзительной клоаки, где ее, поруганную вермишелью, наконец расчленили для натюрморта со свиньей. И теперь богиня красоты доживает свои дни огрызком тошнотворной плоти то там, то тут, как демон, которого демиурги совриска не смогли уничтожить до конца из-за врожденного бессмертия, но покалечили до состояния полоумного сморчка. Как так вышло?

Я уже поняла, что в мире совриска не принято объяснять свои действия – только «комментировать» непонятное еще более невразумительным, но все равно стала искать ответы в тексте. Там подробно описывалось, как исполнить акцию: «Материалом может служить все: люди, животные, растения, еда, пространство, движение, шумы, запахи, свет, огонь, холод, тепло, ветер, пыль, пар, газ, события, культура и спорт. Художник беспощадно исследует все возможности материала, погружается в неистовый вихрь действия и оказывается в реальности без преград – ведет себя как полоумный и пользуется привилегиями юродивого. Художник и сам становится материалом, пока спотыкается, заикается, бормочет, мямлит, сюсюкает, стонет, задыхается, орет, смеется, плюется, кусается и катается в материале». Ну хорошо, эта инструкция описывала, как «заглянуть за черту», но не объясняла зачем.

Основатель движения, художник Отто Мюль (автор цветка в венерином заду), высказался так:

«Эстетика навозной кучи – моральное средство против конформизма, материализма и глупости». Ритуальное заклинание. Ясно, что ничего не ясно. Зато в одном из последних интервью Мюль описал движущую им силу всего в четырех словах: «Мне нравится проклинать людей».

Вот теперь ясно. Человеку нравится проклинать людей.