Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева Страница 12

тоже часть искусства. Как сказал этот, в костюме? «Она просто делала свою работу»? Ну что ж. Значит, это ее комментарий о поверхностности искусства. Пусть неглубокий. Но поучаствовала она честно. Разделила мусор… Деконструкция! Постмодернизм! Да она буквально подняла работу на новый уровень! Произвол уборщиц, наш разговор – все это, – Леон обвел палочками шанхайский пейзаж, осиротевший стол у окна и всех собравшихся, – и есть искусство. Потому что искусство – тоже произвол. Безобразие! Оскорбление! Поругание самого искусства! Все это – его часть. А разве сама жизнь – не произвол? Она непонятна, запутана и абсурдна. Неясно, как ее трактовать и комментировать. Иногда настолько, что хочется выбросить ее в мусор!

Все захлопали, а Хесус выключил телефон. К этому моменту речь Леона снимали уже три художника. Будет, что показать куратору. Леон снова опустил руки мне на плечи и даже с чувством пожал их, как ветерану тысячи поруганных инсталляций. Синяк от клюки все еще болел. Хесус протянул мне через стол руку в перстнях и сказал, что рад такому яркому знакомству.

Я почувствовала себя приезжей, радушно принятой в странный призрачный мир, где малейшее движение – «жест», молчание – «высказывание», а глоток из стаканчика – «критическое суждение». В этом было что-то фетишистское: любое действие мгновенно становилось актом созидания или предметом искусства. Очень удобный мир.

Я собралась совершить перфоманс «Художник ест тысячелетнее яйцо». Оно смотрело на меня из тарелки, как око Саурона. Черный желток в прозрачно-коричневом белке зловеще переливался под слоем зеленоватой плесени. Мне никак не удавалось ухватить его палочками. Наконец я просто проткнула его, но оно тут же соскользнуло, а на палочках осталась черная токсичная слизь. Остаток завтрака я неловко елозила палочками по тарелке, пытаясь похоронить сатанинский глаз под кружевными ломтиками лотоса.

* * *

Я хотела потратить этот день на «ритуальный столб» – организовать себе местный телефон, интернет и тому подобное. Но, как выяснилось за завтраком, в резиденцию приезжал куратор с намерением обойти студии, посмотреть работы и поприветствовать новеньких. Я осталась в гостинице.

Все готовились. Слева, из студии Стива, доносились какие-то шарканья, шорохи, щелчки, потрескивания и вздохи («это звуки морга» – пояснил Стив). А в студии справа от меня жила Абстрактная Поэтесса – замогильно бледная андрогинная китаянка. Ее дверь была открыта, и я зацепила взглядом коллекцию ярких тряпичных покемонов на столе. Мы разговорились. Оказалось, это не покемоны, а традиционные китайские тигры. Их дарят младенцам как оберег от злых духов. Поэтесса покупает их в магазинах и на блошиных рынках, распарывает и зашивает внутрь по смертельному стихотворению. Это ее проект.

Некогда у Поэтессы случилась трагичная история любви, послужившая большим взрывом для вселенной ее лирики. Она рассказывала об этом торжественно, с отрепетированными паузами и той заунывной, сбивающей с толку интонацией, которой часто грешат поэты – будто выпускают изо рта не фразы, а смертельные дозы печали. Но история Поэтессы была так поразительна, что я продралась через все эти театральные завесы и по возвращении к себе немедленно записала ее своими словами в «мормонскую книгу материнской памяти»:

Джульетта (будущая Абстрактная Поэтесса) выросла в туманной Сычуани, где собаки с непривычки лают на солнце. Ромео – в Сучжоу, китайской Венеции. Оба – единственные, возлюбленные дети. Ей родители накопили на колледж в Сан-Франциско. Его нанял какой-то стартап в Силиконовой долине. Познакомились в Америке случайно. Потом она уехала жить в Шанхай, а он остался в Штатах, но у них развилась любовь на расстоянии.

Сначала они взапой переписывались, потом ежедневно созванивались, делились самыми крохотными подробностями дня и по часу молчали в трубку, тихо вожделея друг друга.

И тут у него случилась командировка в Китай. Но не в Шанхай, а в какую-то отдаленную северную провинцию. Она поехала через всю страну, чтобы провести с ним там единственную ночь.

А город, в котором они встречались, был знаменит своим тигриным заповедником. Ну и перед отелем влюбленные решили культурно провести время в зоо парке. Сели в специальный автобус с открытым верхом и перилами в защитных сетках, который возит туристов по территории, чтобы те могли любоваться тиграми в естественной среде. А в конце экскурсии – гвоздь программы: автобус останавливается на поляне, где гостям предлагают угостить тигров. Платишь сто юаней – привезут курочку, платишь шестьсот – кабанчика, и весь автобус может наблюдать, как тигры делят дичь.

Впереди будущей Поэтессы и ее возлюбленного сидели «папик и шикса», портили им романтику. Шикса противным голосом уговаривала папика купить кабанчика, но тот соглашался только на курочку, и она шантажировала его – мол, тогда и ночью получишь курочку вместо кабанчика.

Позади них тоже сидел элемент потной реальности, нарушавший идиллию: какой-то егозливый подросток все время дергался, бормотал что-то, хрипел… Словом, городской сумасшедший.

Папик тем временем уперся – только, мол, курочка. Экскурсовод, поджав губы, объявила в микрофон – во-о-от щедрый господин сейчас порадует нас зрелищем. Все вяло похлопали, и в скором времени курочку доставили и кинули тиграм. Те ее быстро и почти бескровно оприходовали. Все разочаровано посмотрели, кроме городского сумасшедшего сзади. Тот аж взвыл от восторга. Что-то там долго рылся в карманах, накопал у себя сотню – и заказал еще курочку.

Влюбленные к тому времени расслабились – тихий смех, рука на коленке, сладко замершее сердце…

И тут привезли вторую курочку. Заказавший ее паренек, не дожидаясь конца незатейливого зрелища, вдруг перескочил через перила и, раскинув руки, побежал на тигров. Тигры растерзали и сожрали его мгновенно. Никто из зрителей даже не закричал – не успел.

Позже Поэтесса выяснила, что парень-самоубийца тоже ехал через всю страну – чтобы отдаться смерти своей мечты. Очень хотел стать тигром. У него получилось, а вот у пары любви в ту ночь так и не произошло. Расхотелось. Больше они никогда не переписывались и не перезванивались.

С тех пор в сердце Поэтессы клубится страх смерти, а строфы, объясняющие ее тоску и огорчение, она складывает в игрушечных тигров. Каждый стих описывает последний день из жизни реального самоубийцы. Я вытащила один из ватного нутра еще не зашитого зверя. Он начинался словами «В жизни есть жизнь, а в смерти есть смерть». Но Поэтесса тут же отняла у меня бумажку, свернула и засунула обратно. Не для того она прячет свои стихи в тигров, чтобы их читали люди! Тряпичный тигр – игрушка-талисман, защитник от злых духов, посредник между живыми и мертвыми. Стихи адресованы в загробный мир, духам.

Это очень красиво, сказала я.

* * *

В ожидании куратора я