Книга 2. Война и мир Сталина, 1939–1953. Часть 1. «Наше дело правое», 1939–1945 - Андрей Константинович Сорокин Страница 11

действий, возможных при благоприятствующих обстоятельствах. Поэтому анализировать имеет смысл не столько сам международно-правовой акт, подписанный в Москве, сколько действия всех сторон, последовавшие затем, и международный контекст. Именно события на международной арене сделают возможной реализацию советско-германских эвентуальностей. Действия Гитлера в отношении Польши к моменту подписания пакта уже были предопределены принятым много ранее планом «Вайс» и решением Гитлера от 12 августа начать сосредоточение и развертывание сил вермахта для операции против Польши, начало которой было назначено на 26 августа[85]. Сталину же еще только предстояло разработать практические шаги по реализации достигнутых договоренностей в контексте быстро меняющейся внешнеполитической обстановки и с учетом происходивших изменений.

Важным для понимания логики Сталина является один из моментов советского военного планирования 1920–1930-х гг., на который мы ранее не обращали внимания читателя. Начиная с 1925 г. в случае возникновения войны на западе эвакуация столицы Советской Белоруссии Минска считалась неизбежной и предусматривалась на 8-е сутки мобилизации. Перспектива отодвинуть эту угрозу во времени и пространстве не могла не привлекать внимания Сталина в качестве важнейшей цели политики обеспечения безопасности. В угрожаемых зонах в непосредственной близости от западной границы находились Ленинград и Одесса. Воссоединение белорусских и украинских земель также представлялось значимой политической задачей. Как ни пафосно звучит эта последняя формула, сбрасывать со счетов такого рода доводы не стоит. Для советского руководства имели определенное значение и соображения исторической справедливости. Эти соображения только подкреплялись «этнографическим принципом» территориального размежевания в Европе, который был положен лидерами Антанты в основу создания национальных государств после развала континентальных империй в результате Первой мировой войны.

Сталин не был ни первым, ни единственным, кто решил поучаствовать в территориальном переустройстве мира в 1930-е гг. Процесс передела территорий в Европе был санкционирован в рамках Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. Решения, принятые в этой сфере в связи с созданием национальных государств, на практике оказались далекими от провозглашенного этнографического принципа, формально положенного в основу государственного строительства. Это и запустило реваншистские устремления политических элит целого ряда государств Центральной и Восточной Европы, примеры которых читатель мог видеть на предшествующих страницах книги. Перекройка границ, несмотря на декларации Лиги Наций, к моменту подписания советско-германского пакта стала скорее нормой, чем исключением из нее. И пакт не станет финальной страницей в этой истории.

Эти и другие соображения, судя по всему, являлись для Сталина достаточным основанием принять решение о подписании секретного протокола об эвентуальном разделе сфер влияния в Восточной Европе, с тем чтобы затем теми или иными практическими шагами реализовать заложенный в них потенциал.

Решение Сталина вмешаться в запущенный не им территориальный передел Восточной Европы, несомненно, базировалось на успехах, достигнутых советским оборонно-промышленным комплексом. Выросшая численно Красная армия была перевооружена, причем количественные показатели основных средств вооруженной борьбы возросли настолько, что превзошли аналогичные показатели большинства европейских государств. В современной литературе выдвинут тезис о фундаментальной рассогласованности военно-стратегического планирования и внешней политики этого периода как об одном из важных факторов «постигшей СССР катастрофы»[86]. Если у нас действительно есть определенные основания говорить о некоторой (отнюдь не фундаментальной) рассогласованности применительно к периоду 1920-х — начала 1930-х гг., то о второй половине 1930-х рассуждать таким образом не приходится. В 1936 г. Сталин решает отказаться от политики невмешательства в гражданскую войну в Испании, именно опираясь на новые военно-технические возможности, приобретенные Советским Союзом к этому времени. Начиная с 1939 г. внешняя политика Сталина не просто увязана с военно-стратегическим планированием, они практически сливаются воедино. И «польский поход» в сентябре 1939 г., и давление на Финляндию (завершившееся военным конфликтом), на государства Прибалтики и Румынию в 1939–1940 гг. (разрешившееся политическими мерами) в основе своей имели кратно возросшую военную силу или угрозу ее применения.

Однако новые территории, инкорпорированные в конечном итоге в состав СССР с использованием такого рода инструментов, в большинстве своем не станут значимым фактором обеспечения безопасности, как рассчитывал Сталин. Минск падет даже не на восьмой, а на шестой день войны с германской коалицией. Тактический выигрыш, в результате которого Союз ССР приобретет территории на Западе, таким образом, обернется оперативным, выражаясь языком военных, провалом на театре военных действий уже в ближайшем будущем и едва не приведет к стратегическому поражению. В послевоенный период население большей части таких территорий станет генератором центробежных тенденций, послуживших одним из факторов развала Союза ССР, созданного с таким напряжением усилий.

Вопрос о том, не являлись ли внешнеполитические решения Сталина не до конца просчитанными в контексте последовавших затем событий, автор предоставляет читателю возможность обдумать самостоятельно. Дальнейшее повествование, как надеется автор, даст читателю дополнительную пищу для размышлений.

* * *

Вторая мировая война, согласно общепринятому сегодня взгляду, начнется 1 сентября 1939 г. вторжением вермахта в Польшу. Для современников события, развернувшиеся вслед за этим, долгое время оставались «европейской», а не мировой войной. Как мы видели, мнение Сталина по этому поводу было иным. Новая империалистическая война глобального размаха, согласно публично высказанной им оценке, приводившейся выше, началась много ранее. Эта оценка не включала прямую квалификацию развернувшейся войны как мировой, но данные Сталиным качественные оценки указывали именно на это. «Европейская» война при этом подходе приобретала черты очередной фазы глобального кризиса или, точнее, еще одного его очага. Вторая империалистическая война, как она именовалась начиная с 1938 г. в советских публикациях на эту тему, с точки зрения советского руководства, представляла собой множество локальных военных конфликтов, грозивших слиться воедино.

Решение о нападении на Польшу, как известно, было принято Гитлером 3 апреля 1939 г. (план «Вайс», Fall Weiß), т. е. задолго до описываемых событий. Тогда польское правительство, полагаясь на гарантии Великобритании и Франции, отказалось удовлетворить претензии Германии в отношении передачи ей Данцига и Данцигского коридора[87]. В первой половине дня 23 августа, в то время как Риббентроп еще летел в Москву, Гитлер отдал приказ о вторжении в Польшу, которое намечалось осуществить в 4.30 утра 26 августа[88]. Соглашение с Союзом ССР не стало для Гитлера решающим фактором для начала войны, но «всего лишь» обеспечило благоприятные условия реализации его экспансионистских устремлений. Отсутствие договоренностей с Москвой вряд ли могло остановить запущенную военную машину вермахта. Препятствием для германской экспансии мог стать не только британо-франко-советский союз, суливший Германии войну на два фронта, все «прелести» которой она имела возможность испытать в ходе Первой мировой войны. Активные зондажи, продолжавшиеся после 23 августа западными столицами[89], подтверждают, что пакт и секретный протокол к нему являлись одним из важных, но вряд ли решающим фактором последующих событий. История могла пойти иначе, продемонстрируй англо-французские союзники больше жесткости в