Жить - Кельта Страница 9

Избитый застонал, попытался повернуться, но не смог. Ему на помощь бросились те два оборванца, бережно подняли, усадили. А сами, расплакавшись и размазывая по чумазым лицам слёзы, начали подбадривать парня.

— Блажик, держись, держись. Сейчас домой пойдём. Бла-а-ажик…

Мала закончила и холодно наблюдала за детьми. Рука с перепачканными кровью пальцами, подрагивала, пытаясь то распрямиться ладонью и пожалеть, то сжимаясь в кулак. Запоздало вспомнилась Ясна, со строгим лицом заботливо перевязывающая свежие раны, или же нахмурив бровки изгоняющая вцепившиеся в людей хвори. Самой Мале было далеко до сестры с её познаниями об исцелении, но что-то и она могла. Проблема стояла не в умении, а оставшейся после удара силе — действовать напролом редко когда было правильно, сорвалась, разозлилась. Выдохнула, на миг закрыв глаза, подошла к детям и протянула окровавленную руку к молодому парню. Оборванцы испуганно попытались защитить, но Блажик покачал головой, мол, не вам тягаться, и они отступили.

Сила лениво завихрилась, ухватываясь за простор огня и ветра, мечась между ними, впитывая рисунок целительной ворожбы, самый простой, сложным девушка, в отличии от сестры, не училась. А дальше поток полился наружу, свиваясь будто в нить, и потёк к избитому, начал споро, но грубо штопать разорванное нутро. Лечение затянулось, и только часть часа спустя Мала устало выдохнула и спросила:

— Теперь идти сможешь?

— Да. Могу. Благодарю тебя.

Волховица уже поднялась, попыталась отмахнуться рукой, но пошатнулась и чуть не упала. Испуганные дети прижались к медленно встающему парню и спрятались за ним.

— Я рядом живу. Отдохнёшь у меня? — Он улыбнулся страшной в свете огоньков окровавленной улыбкой на грязном и пегом от синяков лице. — Хоть так отплачу за спасение.

Девушка посмотрела ему в глаза и согласилась — чувствовала что не врал, да и устала, сказывалось отсутствие тренировок в последние полтора года.

Глава 8

За рекою той, да за чащею, сам Иртус стоит, возвышается.

Как он ревом взовёт — серые по углам разбегаются.

Замолчит, так воротятся, кто с русалкой, кто с полудницей,

а кто и с обидою.

Идти и правда далеко не пришлось — чуть дальше цепи не сворачивая, а там между развалюх десяток саженей и зайти в ветхую клеть, без сеней и пронизанную сыростью. Внутри было тесно — едва ли до пяти аршин длиной и ещё меньше в ширину. Пол, когда-то деревянный, рассыпался трухой и был покрыт толстым слоем грязи. Всей же мебели — две щербатые лавки и рассохшийся стол, на котором в деревянном светце едва теплилась лучина. Мала вспомнила землянку, в которой когда-то давно готовила припас к побегу и её сердце наполнилось тоской — там было теплей и уютней, хоть и жил кто мимо проходил.

Кроме промозглой тяжелой сырости в этом доме были ещё пять оборванцев. Дети, теперь уже и младше знакомцев, и старше, поспешили к Блажику и устроили его на лавке. Одна из них, вроде старшая девочка — её выдала попытка прикрыть волосы — выбежала и скоро вернулась с ковшом воды с истрёпанной тряпкой. Напоила избитого парня и попыталась оттереть грязь и кровь с его лица, но он отвёл её руку и кивнул на Малу. Дети переглянулись и один за другим вышли, взяв с собой даже малышей, которым, если Мала верно увидела, было не больше пяти лет.

— Устраивайся. Жаль угостить не могу.

Мала молчала, осматриваясь в неверном свете неумелой лучины и сжимая лямку кожаной сумки, а потом выпустила огоньки, от которых разошлись и свет, и сухое ровное тепло, словно от нагретых камней. Сразу стали заметней и многолетняя грязь, и расползшаяся чернота по углам, где старые брёвна промерзали каждую зиму, и затхлый запах никому не нужного, брошенного места.

— Не можешь и не надо. Не вечерять же я пришла. — Девушка села на лавку так, чтобы опереться руками о стол. — Блажик?

— Благояр. А Блажиком дети прозвали, они тогда только лепетать перестали и по людски заговорить пытались. Ну и привыкли. — Он не хотел ничего утаивать, видел, что бесполезно, да и чувствовал как заживают побои и не хотел обманывать. — А мне что, жалко несчастных, у них только я и есть, да и то чужой.

Они замолчали. Благояр наблюдал за плывущими по клети светляками, а Мала всматривалась в Благояра, не пытаясь прочитать его сердце, просто наблюдая как опухшее сине-фиолетовое искаженное болью лицо уходит, оставляя лишь худого и уставшего молодого мужчину.

— Сирота? Не городской, от земли пришел, — заметила девушка по жестам и взгляду Блажика. — Как так вышло, что тебя в этом городе без правды убить хотели? А дети за углом о спасении к земле и небу, не хлебу и печи, взывали?

— Да что тут рассказывать, — Благояр поднял ковш и глотнул воды. — Тут почти все сироты такие. Ты верно сказал город без правды.

— Так уйди.

— А дети? Жалко их, сам таким был.

Они опять замолчали. Лучина догорела и даже последний тлеющий уголёк серым дымом погас. Но волховские огни остались блуждать вокруг, упорно разгоняя тьму и сырость, но проигрывая им. Тишина успокаивала и усталость брала верх, Мала сидела с закрытыми глазами стараясь не задремать, когда Благояр негромко начал рассказывать, чуть виновато, будто оправдываясь.

Примерно десять лет назад, он не помнил точно, сбился со счёта собственных лет, Благояр жил в большой семье далеко от Последней. Он был пятым ребёнком у матери и третьим из сыновей. Их дом славился достатком, добытым потом всего рода, и хорошими урожаями в последние годы. Только вот один сын-непоседа подвёл, все трудятся, о доме заботятся, порядок блюдут, только он то драку затеет, то в поля или ближний лесок убежит, а потом его за тремя ручьями три дня ищут. Зато другие дети вышли на загляденье. На десятую весну Благояра его самый старший брат женился, а две сестры замуж повыходили и уехали в новые семьи. Деды тогда же посмотрели, подумали, перемерили землю и решили одного из детей отправить в город к ремесленникам. Если получится, семье прибыток и другим детям путь новый, а нет, так землю делить уже некуда скоро будет, а детей в роду много.

Вот родители и взяли скопленного, собрали второго сына в подмастерья пристраивать, и третьего, чтобы без отцовской руки