Ты думал, я не узнаю - Анна Милтон Страница 37

Я выдавливаю из себя звук, похожий на отрицание.

— Нет, — повторяю громче и четче.

— А-а-а, — улыбка меркнет на ее милом лице. — Жаль.

Она разворачивается и убегает, оставляя меня на растерзание небольшому душевному потрясению. Я сжимаю лишенные чувствительности пальцы и разжимаю, повторяя несколько раз, чтобы простимулировать приток крови в них.

Новая мама…

Подразумевает ли материнство беспрерывный процесс? Будь у меня дети помимо Ксюши, я бы не стала задаваться этим вопросом. Однако потеря единственного чада по общепринятым канонам лишает меня данного статуса, ведь ребенка-то нет, а вникать в то, что он, несмотря на физическое отсутствие в этом мире, всегда будет частью моей сути, а значит — продолжать быть, мало кто хочет. Так я со многими прекратила общение, потому что люди от незнания и нежелания смотреть в глаза чужой боли способны на обескураживающую бестактность.

В Южной Корее, например, женщины после рождения ребенка автоматически теряют собственные имена, становясь для общества чьими-то мамами. И друг к другу, чтобы легче было запомнить, обращаются: «Мама…» с последующей приставкой из имен детей. Когда женщины в Южной Корее сталкиваются с трагедией, возвращаются ли к ним их собственные имена?

Смерть единственного ребенка в какой-то мере ставит материнство на паузу, но мне хочется думать, что я безвременно связана со своей усопшей дочкой крепкими узами, невзирая на оторванность друг от друга неразличимой взору мембраной и неподдающимися пониманию ограниченным человеческим сознанием законами мироздания, которые, как я надеюсь, щадящие и не разлучающие с любимыми навеки.

Новая мама…

Появление другого ребенка — рожденного своими силами, появившегося из утробы суррогатной матери или взятого из детского дома — означает восстановление в должности мамы после увольнения Высшими силами? Или материнство непрерывной нитью проходит от одного ребенка к другому? Как это возможно? Ведь я знаю точно, что никого не буду любить так, как Ксюшу. Значит, нить должна стать другого цвета, толщины и структуры. Но столь ювелирную работу видоизменения любви, полагаю, невозможно проделать ни одному пережившему утрату родителю. Поэтому нить так или иначе оборвется, соединившись с другой, и в местах разрыва появятся маленькие, тугие, иногда практические незаметные, а иногда неаккуратные и крупные узелки.

Я давно не сидела за одним столом с таким большим количеством детей. Случалось, когда отмечали Ксюшин день рождения, пока она была малюткой, и ни одно застолье не обходилось без огромной толпы детворы. Они делают резкие движения, бегают и скачут по кухне, громко разговаривают и чаще всего наперебой, пытаясь друг друга победить в негласном конкурсе: «У кого зычней голосок». Побеждает годовалая девочка, дергающая ручками и ножками на руках у одиннадцатилетнего мальчика. Он среди детей самый старший, тем не менее, выглядит чертовски потерянным, тщетно пытаясь угомонить истошно кричащую малышку, в то время как воспитатели заняты сервировкой стола и другими задачами. Мой папа помогает тем, что переманивает на себя внимание реактивных сорванцов, восьмилетних мальчишек-близнецов, чтобы те не путались у взрослых под ногами. А я на их фоне самая настоящая статуя… Конкретно отстаю реагированием и не понимаю, как всех догнать. Такое чувство, что провела во льдах несколько миллионов лет, и лишь недавно меня вынули из забытья, не оставив вариантов, кроме как адаптироваться к новым условиям. Да и дети смотрят в мою сторону, как на отмерзшее доисторическое животное. Валентина и ее муж помогают мне, занимая мелкими поручениями. Тихонько оттаиваю, набираю скорость. Как приятно не отставать.

Стол накрыт, еда приготовлена, и едва Валентине и Николаю, усатому сухощавому мужчине с младенцем на руках, удается рассадить детей, в окне мелькает свет автомобильных фар.

— Пашка приехал, — невзначай объявляет папа, и начинается что-то невообразимое.

Ребятишки как с цепи срываются.

— Дядя Паша приехал!

— Ура!

Гомон поднимается неимоверный, аж уши закладывает.

— Отставить визг-писк, — Валентине удается приструнить крикунов с первой же попытки. Поразительное влияние! Правда, рассеивается оно ровно в тот миг, когда открывается входная дверь, и раздаются приближающиеся шаги.

Апрельский возникает в арочном проеме, захватывая пальцами кучу пакетов, и озаряет кухонное пространство добродушно-жизнерадостной улыбкой от уха до уха. Красиво улыбается, искренне. Дети в восторге срываются с мест и летят к нему, облепляя со всех сторон.

— Мы тебя ждали! — ликует один из неугомонных близнецов.

— А что ты там привез, дядя Паша? — скромно улыбаясь, интересуется Аня.

— Крутые подарки, — подмигивает ей тот.

Апрельский наклоняет вперед голову, чтобы не задеть макушкой арку, шажок за шажком продвигается вглубь кухни, вручая по пакету каждому ребенку, и плотное кольцо вокруг него постепенно распадается. Подарки подвергаются немедленному изучению. Детское любопытство не терпит отлагательств. С новой волной ликующего покрикивания не остается сомнений, что ребята более чем довольны. Разве что Кира не может поддержать общий флешмоб счастья в силу своего месячного возраста. С приходом Павла даже годовалая Софья перестает плакать, словно в моменте забывая, как несколькими минутами ранее морщила славное пухлое личико.

Наконец, радующиеся подаркам и приезду Апрельского дети садятся за стол. Безусловно, он звезда сегодняшнего ужина. Интерес всех присутствующих нацелен на него. Я не исключение. Сейчас, болтая с шестилетней Аней о том, как проходят ее каникулы, мужчина излучает совершенно иную магнетическую энергетику. Без его внимания не остается ни один ребенок и… неожиданно я.

— Как вам здесь отдыхается, Варвара?

Словно по команде ребятишки обращают взгляды на меня.

— Хорошо, — я чувствую, что слегка краснею под их пристальным разглядыванием.

— Надолго планируете задержаться здесь?

— Откуда вы приехали? — подключается к вопросному шквалу Аня.

— Из Москвы, — отвечаю девочке, затем Павлу: — У меня отпуск…

…Который, не исключено, может превратиться в бессрочный. Неприятное воспоминание меняет вкус нежнейшей рыбной котлеты, делая его кисло-горьким. Я проглатываю кусочек, не разжевывая, и запиваю теплым несладким чаем.

— Кем вы работаете? — спрашивает самый старший из воспитанников.

— Я врач.

— Кого лечите?

— Детей.

— От чего? — любопытствует светловолосый восьмилетний Егор.

— От рака.

Его брат-близнец Игорь наклоняется к нему, что-то шепчет, и они начинают хихикать.

— Вы замужем? — интересуется Аня.

— Нет, — я устремляю взгляд к своим пальцам. Сняла кольцо… давно было пора.

— А дети есть?

Рядом напрягается папа. Я ощущаю, с какой обеспокоенностью он взирает на меня, и впихиваю себе в голову напоминание, что нельзя надолго задерживать дыхание и оставлять ребенка без ответа. Со стороны это выглядит странно, словно я из такого же как они человека вновь перевоплотилась