Холодное пламя - Мари Милас Страница 22

Эта девушка всегда была единственной, кто протягивал мне руку помощи за пределами ада, в котором я жила. Она совсем недолго росла со мной в одном приюте, когда мы были еще маленькие. Я даже толком не помню, как и когда ее удочерили. Наше общение сохранилось благодаря студии балета, где преподавала ее приемная мама. Я могла туда ходить и заниматься, потому что семья Кеннет спонсировала многие студии и секции для детей из приюта и необеспеченных детей.

Балетный класс Аннабель Кеннет стал моим спасением. А Оливия – моим первым другом.

Затем в один из дней, когда я импровизировала перед зеркалом, ее мама сказала, что мое сердце принадлежит не балету, а танцу. На тот момент я и сама ощущала это: балет был слишком… чистый для меня. Я хотела блесток и розовой помады. Не пачку, а юбку с бахромой. Не пуанты, а туфли.

Аннабель связалась с моим приютом, и мне позволили ходить в студию бального танца, которую тоже спонсировала семья Кеннет и Королевская академия танца.

Ни за что на свете у меня бы не получилось заниматься бальными танцами без спонсоров. Это очень дорого. Ни один приют на это не пошел бы.

Оливия Кеннет и ее семья дали мне возможность.

Возможность подняться со дна и самой влиять на свое будущее. 

– Может быть, мне приехать в отпуск в твою деревню?

Я драматично ахаю.

– Это не деревня, грубиянка!

– Напоминаю, ты только что орала, как сумасшедшая из-за того, что осталась без связи в заднице мира.

– Ну… эта задница оказалась очень даже ничего. Тут такой воздух, Оливия, ты даже не представляешь, – произношу я, делая глубокий вдох.

– Прости, но сегодня не тот день, когда я хочу узнавать, какой воздух в какой-то там заднице, – она издаёт смешок.

Я закатываю глаза.

– Ты такая вредная.

– Как и ты… до переезда во Флиминг.

– Флэйминг.

– Не важно. Итак, мы совсем отошли от темы… Пожарный! Скажи мне, как у него обстоят дела с пожарным шлангом?

– Оливия! Ужас какой, – задыхаюсь я. – У твоей мамы сейчас случился бы инфаркт, если бы она тебя слышала. – Из меня вырывается громкий смех. – Я понятия не имею, как у него дела с пожарным шлангом.

– Время проверить, – недовольно цокает она. – И, считаю важным отметить: моя мама одна из первых рассказала мне о членах и всех их функциях. А папа сказал держаться от них подальше.

У меня чуть не срывается с языка «везет тебе», но я вовремя себя одергиваю.  Никто не рассказывал мне… да ни о чем. Я все узнавала сама. Ни одно лучшее половое воспитание не заменит разговора с мамой. Я лишилась девственности в четырнадцать лет.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ.

В свои двадцать семь у меня встают волосы дыбом от этого воспоминания. Как можно было быть такой глупой? Почему мне никто не сказал, что в четырнадцать лет я должна была смотреть канал Дисней, а не заниматься сексом? Почему я не сделала это с парнем, от которого у меня перехватывало дыхание, а не с тем, кто просто защищал меня перед стаей несносных девиц, которые разворовывали мою косметику для выступлений?

В тот момент я просто чувствовала себя незащищенной, мне хотелось залезть в этого парня и драться со всеми его руками. Хотелось быть под защитой. Это он мне и давал, а я отдавала ему себя.

– Ну Лили, – стон Оливии вырывает меня из грязных мыслей в голове. – Дай мне больше подробностей для воспроизведения полной картины. Как его зовут? Сколько у него кубиков пресса? Есть ли у него борода или волосы на груди? У него длинные пальцы? Его кожа блестит на солнце?

– Почему он должен блестеть на солнце? Он же не Эдвард4… – прерываю ее нескончаемый поток вопросов.

– Посмотри на этот чертов календарь. Кожа этих пожарных блестит так, словно их намазали хайлайтером Victoria Secret.

Я вновь смеюсь, затем подхожу к кашпо, свисающему над небольшим заборчиком, разделяющим большую веранду дома на две части. Моя сторона благоухает и пестрит красками. У Марка же… обстановка кладбища, ну или Трансильвании.

– Лили! – рявкает Оливия. Я могу представить, как она сдувает со лба свою непослушную прядь волос. – Ты отвлекаешься. Отвечай на вопросы.

Я подпрыгиваю и сажусь на наш заборчик лицом к своей чудесной веранде.

– Его зовут Марк…

– О н-е-е-ет, давай его будут звать как-то иначе? Так зовут моего брата. Я не могу сексуализировать мужчин с таким же именем.

– Но его зовут Марк, – смеюсь я. – Ладно, про себя я его называю мистер Июль.

– Так, хорошо. Мне нравится. Продолжай, – томно шепчет она. На заднем фоне слышится шорох одеяла.

– Почему это похоже на секс по телефону?

Оливия громко хохочет.

– Не отвлекайся, Лили. Переходим к прессу.

– Эээ… не знаю сколько у него кубиков. Я ни разу не видела его… голым?

– Преступление! – Кричит она так, что дребезжит динамик.

– Почему ты так орешь, прости господи?! – громко шиплю в ответ.

– Тот же вопрос. – От этого хриплого низкого голоса за спиной и горячего дыхания, овевающего ухо, моя кожа резко покрывается мурашками.

Я верещу от испуга и сваливаюсь со своего насеста на пол веранды. Из телефона доносятся крик Оливии:

– Это мистер Июль? Он в одежде?

Боже… почему у меня такой громкий динамик. Все еще стоя на коленях задницей к верху, тянусь к телефону.

– Заткнись, Оливия, – шиплю я. – Позвоню позже.

– Кайфоломщ…

Я сбрасываю вызов.

На веранде повисает мертвая тишина. Такая, где слышны грохот моего сердца и мяуканье кошек миссис Трент через два дома.

Я аккуратно поднимаюсь на ноги, отряхивая колени, хотя они абсолютно чистые.

Медленно, словно в слоумо, поворачиваю голову и бросаю взгляд через плечо. На меня смотрит разъяренный пожарный с голым – сюрприз – торсом.

Восемь кубиков. Веду подсчет только ради Оливии.

И, мамочки, эта бронзовая гладкая кожа действительно блестит под солнечными лучами, пробивающихся сквозь дыры в крыше над мрачной верандой.

– Какого хрена, Лили?! – Марк резко разводит руки в сторону, отчего его плечи становится еще шире. Шрам на виске выглядит чуть ярче, чем обычно. Это не слишком хороший знак, верно? – Тебя слышит вся Монтана. Я не спал всю ночь.

Ледяные глаза метают молнии, и, мне кажется, при следующем слове из его рта повалит огонь, как у дракона.

Я разворачиваюсь, упираю руки в бока. Собрав все свое мужество, стараюсь не смотреть на этот чертов блестящий пресс и прочищаю горло.

– Марк. – Мой голос звучит